Моя мама почти никогда не покидала больницу. Она там ела, принимала душ и спала. Она начала шить мое выпускное платье для шестого класса еще до операции и закончила его вручную, прямо в больнице. Мой папа был там каждый день после работы. Я не могу выразить, как я благодарна такой заботливой семье. Медсестры тоже были замечательными: они приберегли для меня все фиолетовые мороженые!
Промучившись с врачом десять дней, он наконец отпустил меня домой. В тот год я твердо решила пойти на церемонию вручения дипломов в шестом классе. Я так и сделала, и вышла на сцену с другом, который помогал мне.
Мои родители в чем-то слишком опекали меня, а в чем-то недооценивали. Первый год после операции мне не разрешали ничего делать самостоятельно - я даже не могла принимать душ одна! Мама принимала душ вместе со мной. Когда я поехала в лагерь цветной гвардии, мама была сопровождающей и следовала за мной везде, куда бы я ни пошла. Оба моих родителя, особенно папа, стали очень сильно опекать меня, чтобы я не делала ничего, что могло бы причинить мне вред. Они не отговаривали меня от занятий, но было видно, что они беспокоятся.
Однако когда речь заходила о том, что я не могу вспомнить что-то через несколько дней или что я иногда "застываю" на мгновение и забываю, кто и где я нахожусь (petit mal seizures, как я теперь знаю), меня не воспринимали всерьез. Или, по крайней мере, об этом не говорили врачам и никак с этим не справлялись. Думаю, опыт почти полной потери меня так напугал их, что они просто не могли принять, что со мной что-то не так.
Сегодня мы очень близкая семья. Мне бы хотелось, чтобы некоторые вещи они решали по-другому - я со многим боролся в одиночку, - но я не держу на них зла или обиды и люблю их за все, через что они прошли и что сделали для меня.
Венди Уильямс
Когда бабушка сказала, что у меня, похоже, проблемы со слухом из-за моей невнятной речи в детстве, мама сначала отрицала это. Несколько лет спустя, когда мама увидела, как я перехожу тихую жилую улицу и не замечаю встречный автомобиль, несмотря на гудок, она была уверена, что у меня действительно проблемы со слухом. Но местный врач списал это на мою невнимательность. После того как в шесть лет я обратился к офтальмологу и ЛОР-специалисту для проведения операции по исправлению косоглазия, он поддержал мнение матери о моем нарушении слуха и в следующем году удалил мне миндалины в надежде улучшить мой слух. Но это ничем не помогло, и на некоторое время проблема со слухом была оставлена в покое. Наконец, в возрасте восьми лет, при поддержке моих учителей, мне поставили диагноз "тяжелая потеря слуха", но слуховые аппараты не помогли, и я продолжал полагаться на чтение речи.
Я также боролся с ночной слепотой и уменьшением поля зрения на оба глаза (например, спотыкался о лежащий на земле велосипед, натыкался на людей рядом со мной и ударялся головой о ветки деревьев). Родители постоянно водили меня к глазному и ЛОР-специалисту, который проверял остроту и поле зрения, и единственным его замечанием было то, что у меня "туннельное зрение".
Проявления моей двойной инвалидности, до сих пор не диагностированной, одновременно пугали и расстраивали мою мать. Первые два десятилетия своей жизни я был объектом ее словесных и физических оскорблений. Она кричала на меня, называла "глупой" и била меня с ног до головы. Она обращалась со мной так, будто я была "плохой". Однажды, когда нас навестил друг семьи, мама спросила меня, не боюсь ли я ее (матери), потому что подруга так считает. Я солгала и ответила "нет", отчасти потому, что испугалась, отчасти потому, что не хотела причинить ей боль. Когда я поделилась с бабушкой своим опытом насилия, это обернулось против меня: моя мать почувствовала, что я настучала на нее.
Просыпаясь утром, я не знал, будет ли моя мама спокойной, молчаливой или сердитой. Если она была спокойна, то одновременно защищала и ободряла. Она снова и снова напоминала мне, что я не буду "сидеть дома и собирать пенсию для слепых". Она могла быть и шутливой. Если она молчала, то не общалась с семьей, и я задавался вопросом, что я сказал или сделал, чтобы вызвать такую реакцию. Если она сердилась, значит, меня обижали. Иногда мама побуждала меня стремиться к жизни, а иногда ее жестокость сбивала меня с ног, заставляя чувствовать себя недостойной, злиться, бояться и не доверять другим людям.