...и тонет в ослепительной лазури печальный караван...
- А что? Пульманы с верхом нагружены, так и так растрясется дорогой.
Это Мыльный подкинул. Девятнадцатая вовсю переваривала. Тимка Руль протянул неуверенно:
- Там стрелки, ребята, охрана. Ну, и вообще...
Только подлил масла в огонь.
- Сказал! На эту боевую операцию нам тебя близко не надо.
Федька Самозванец обводил группу искрометными зелеными глазами. Перспективы рисовались радужные. Не обошлось без сомнений и колебаний, но за Федькиной спиной было не шибко тревожно. Соображали толчками, взбалмошными озарениями. Одеться, прихватить из незакрытого Фокиного сарая сани с плетеным коробом - дело нехитрое. Сказано - сделано.
Дорогой Федька распределял обязанности. Ночь лунная. Далеко справа, в сторону вокзала свистит маневровый, лязгают буфера. Звуки кажутся привычными, не нарушают устоявшейся тишины. Железнодорожник при них может и помечтать и прикорнуть на досуге. Тишину нарушает другое: Фокины сани. Полозья не скрипят - визжат. Кажется, вселенная вся оглашена этими звуками. Сердце выстукивает кувалдой - вот-вот простучит сквозь телогрейку и выскочит.
- Давай, - махнул Федька рукой.
И пошло. Бухают, раскалываются пополам пластообразные комья, над путями висит гулкое эхо. Парни пригибают головы, словно это сможет уберечь их от света луны и гулкого эха. Хорош уголек. Блестит. Антрацит, не иначе. Плетеный короб наполняется быстро, вот уже и конец скоро. Вдруг - условный сигнал. Свист. Не очень громкий, а будто кто по башке треснул... Оставаться на путях опасно. И не бросать же Фокины сани. Они Фокины. И полным полные.
Не дожидаясь прочих, поволокли. Сани тыкались в головки попадавших на пути рельсов. Приходилось подымать передок, волочить напропалую, пока воз не наталкивался на препятствие. Как ни странно, именно в этот суматошный момент Евдокимыч заметил отсутствие Мыльного. Чертыхаясь, обливаясь потом, вдвоем с Шаркуном тянули они распроклятый возок. Третьего как не бывало. Ну, Мыльный, ну, заработал по шее, скользкая душа! Ну, как же его не воспитывать, если он заработал! Сани уперлись в рельс. Ни с места. Евдокимыч приподнимал перед саней, ругал про себя Мыльного на чем свет стоит.
И вот топот послышался.
- Стой! Стрелять буду!
Страшный голос. Дыханье срывалось на свист, пот заливал глаза. Но сани пошли, пошли...
- Дуй, Шаркун! - Евдокимыч перевел дух.
- Я тебе покажу «дуй»! - подбежал стрелок к отставшему Евдокимычу.
А в узком проломе забора, на выходе с путей, Федька и Стась уже подхватили сани, понесли, едва не по воздуху. И скрылись. Баста! Евдокимыч вздохнул облегченно. Он шел туда, куда указывал стрелок кивком головы и карабинным дулом. Не видно было огней вокзала: неисчислимые составы закрывали все впереди.
Силуэтом маячило вдали коромысло виадука - едва не километровый мост через пути. Рельсы то расходились пароходной волной, то, наоборот, сбегались в узел, и в середке поблескивала крестовина. Конвоир не давал идти по путям. Дышал сзади, сморкался, матерился беззлобно. Подшитые валенки мирно поскрипывали. Обозначился впереди знакомый человеческий силуэт. Евдокимыч стал подавать рукой сигналы тревоги. Дернув Евдокимыча за рукав, стрелок перешел на соседнее междупутье. Силуэт - туда же, за ними.
Стрелок щелкнул затвором карабина.
«Дурак» - соображал Евдокимыч.
Узнал он Юрку Соболя, узнал, конечно. Рискуя быть подстреленным, тот приблизился к конвоиру.
- Дяденька, отпусти.
- Ты че, из той же банды?
- Отпусти-и, мы не из банды, - пропел Евдокимыч в тон своему другу.
- Он первый раз, он больше не будет, дяденька.
- Катись, племянничек, знаешь, куда? - человеческим голосом спросил стрелок. - Знаешь? Ну вот. А то обоих доставлю куда следует.
Стрелок был не дяденька, на пять-шесть лет, пожалуй, постарше Соболя с Евдокимычем.
- У него отца на фронте убили.
- Ты че, тоже воровал уголь?
- Ну, да. У нас холодно... - пооткровенничал Юрка Соболь.
Он пожалел, что пооткровенничал. Стрелок нахмурился, зверем глянул, поправил на руке карабин.
- Отпущу одного, валяй. А ты стой. А я говорю, па-айдешь, - пропел стрелок, наставляя в упор дуло карабина на Юрку Соболя. У того дрогнуло под коленками. По коже пробежал натуральный мороз. Тоскливо сделалось на душе. Он почему-то подумал о слове «свобода». Красивое, милое, раньше толком не знал этого слова. Обалдело хлопал глазами, ноги шагали, куда шагали - бог знает.
Юрка оглянулся посмотреть, отстал ли Евдокимыч. Тот все маячил на горизонте. Юрка погрозил ему кулаком.
- Топай! - ткнул конвоир дулом.
Шли вдоль вагонов. Четырехосные, двухосные крытые и не крытые вагоны тянулись справа и слева. Платформы, цистерны с горючим, контейнеры для перевозки мазута и битума, гондолы, пульманы, хопперы. Лабиринт, из которого и одному, без конвоя, нелегко выбраться. Справа больше крытые вагоны. Слева, на платформах, под брезентом, что-то неизвестное. «Гостинец фашистам», - подумал Юрка. Это навело его на мысль о фронте. Вспомнил брата Игоря, воюющего за него. За мать, за сестру - за Родину, в общем. Вспомнил отца, наводящего на дороге мосты, чтобы составы шли полным ходом и напрямик к фронту. Что бы сказал отец, если б увидел его в таком никудышном виде? Снял бы свой узкий брючный ремень... Точно. Отец недолго раздумывал. Ему некогда было раздумывать. Юрке захотелось родного отцовского ремня.