— И это ты говорил, что я слишком быстро сдаюсь? Но куда больше меня печалит другое. Все это время, что мы провели вместе… Неужели, я был настолько плохим братом, что ты постоянно думал, будто я собираюсь тебя убить?
Итачи не ответил, только взгляд отвел.
— Знаешь, мне плевать, что ты вырезал клан Учиха. Мне все равно, что ты убил наших родителей. Я не испытываю по этому поводу никаких эмоций, ну, может быть, кроме жалости к тебе.
Нии–сан резко повернулся, шокировано глядя на меня.
— На всем свете ты единственный, кто винит тебя за тот поступок. Даже те, кого ты убил, на тебя не в обиде. Им теперь все равно, уж поверь моему опыту. Так что, может быть, прекратишь это самобичевание? Никому от него нет пользы. Твое чувство вины и желание умереть от моей руки совершенно бессмысленны. Ты столь многим пожертвовал ради мира, так сражайся за него до конца.
Не похоже, что мои слова вдохновили Итачи, в его глазах стыла все та же обреченность и вина.
«Дааа… До мозговыноса от Узумаки мне далеко, не получается у меня так сильно людей мотивировать. Ну что ж, мозг выносить можно и другими способами».
— Эти три года, что мы провели вместе, ты снова меня обманывал? Снова лгал мне, желая изучить мои способности?
— Да. И ты снова попался на ту же уловку, глупый младший братец.
Я рассмеялся.
— Итачи, что–то ты совсем врать разучился. Если тебе удалось обмануть меня в семь лет, не думай, что это выйдет сейчас. Я тебя насквозь вижу, а вот ты меня, кажется, вообще не замечаешь. Даже забавно, как мало ты обо мне знаешь. Я‑то надеялся, что одного моего присутствия будет достаточно, чтобы ты расслабился и перестал терзаться чувством вины. Неужели я так плохо играл роль младшего брата, что ты постоянно чувствовал фальшь? Я думал, что идеально копирую чужие чувства, но похоже, ты все–таки заметил изъяны. Тц, придется походить на уроки актерского мастерства, всегда терпеть их не мог.
Теперь Итачи смотрел на меня уже скорее удивленно, чем обреченно.
— Или ты все–таки не заметил подделки? А ведь я при нашей первой встрече говорил, что использую самогендзюцу, чтобы хоть что–то чувствовать. Ты же видел дыру в моем ментальном теле, — я указал себе на лоб. — Там была сосредоточена вся моя ненависть к тебе. Но она причиняла мне такую боль, что я вырвал ее из себя, а потом и вовсе уничтожил. Мне вообще эмоции почти недоступны за небольшим исключением. Самостоятельно, без помощи гендзюцу, я могу ощутить только действительно что–то сильное и всеобъемлющее, вроде любви. И так уж вышло, что тебя я всегда любил, даже больше, чем родителей. А ты вечно был занят и уходил со словами «в следующий раз», и это меня ужасно обижало. Но сейчас все изменилось, и я не знаю, как назвать то, что я к тебе чувствую — может, «братский комплекс», а может и вовсе «помешательство». Будь я обычным человеком, у меня бы наверняка над кроватью висел твой портрет в полный рост. А может, и пара фоток под подушкой хранилась бы.
У Итачи было такое лицо, будто он не верил собственным ушам.
— И самое странное, если бы ты просто ушел из дома, никого не тронув, я бы любил тебя намного меньше. А может, и вовсе забыл о твоем существовании, раз уж ты меня бросил.
— Этого не может быть… невозможно… — пробормотал нии–сан.
— Знаешь, Итачи, я просто физически не могу возненавидеть тебя, — я прислонился лбом к его лбу, невольно копируя сцену из манги. — Что бы ты ни сделал, я буду любить тебя всегда.
Взгляд нии–сана сложно было описать, в нем смешалось столько чувств.
— И вообще, мог бы за столько времени и сам догадаться, — попенял я, чуть отстранившись. — А вместо этого заставил так долго и подробно признаваться тебе в любви, хотя я терпеть не могу рассказывать о своих чувствах.
— Извини.
— Да не за что. Кстати, насчет твоего чувства вины. Если уж оно тебя так сильно мучает, то нужно просто расплатиться. Ты ведь помнишь, скольких человек убил? Так спаси столько же, и будешь в расчете с мирозданием. Или можешь стать ирьенином, ты себе и не представляешь, сколько людей становится инвалидами только потому, что в больнице нет врачей достаточно высокой квалификации. Шаринган ведь можно не только для сражений использовать, но и в благих целях. Или можно благотворительностью заняться. Я вот собираюсь открыть несколько приютов, уже даже программу обучения для них продумал. После войны много детей останется сиротами, потому что только в первые дни боев погибнет сорок тысяч шиноби.
— Сорок тысяч? — Итачи даже побледнел.
— Я, конечно, попытаюсь сделать так, чтобы их было меньше, но это все–таки война, жертвы неизбежны…
— Я сделаю все, чтобы помочь тебе.
— А куда ты денешься с подводной лодки…
— Что?
— Говорю, я знал, что в стороне ты не останешься. Только вот я сильно вмешался в ход истории, и теперь не знаю, какие силы будут нам противостоять. Первоначально объединенная армия должна была сражаться против ста тысяч Белых Зецу, Тоби, Десятихвостого, и воскрешенных с помощью Эдо Тенсей легендарных шиноби, в том числе и Мадары.
— И армии шиноби все равно удалось победить? — с недоверием спросил нии–сан.
— Понятия не имею, мои предзнания заканчиваются раньше, — жизнерадостно улыбнулся я. — Но конец будет хорошим, это точно. Правда, даже не представляю, каким именно. Но я в любом случае уже вмешался слишком сильно. Тоби не получил щупальце восьмихвостого, вряд ли получит чакру Кьюби, и не сможет соединить биджу в Десятихвостого. А Кабуто, который и должен был использовать Эдо Тенсей, уже нейтрализован. Значит, остаются всего лишь Зецу, Тоби и семь биджу.
— Всего лишь? — скептически переспросил Итачи.
— Ну ладно–ладно. Я не думаю, что все будет так просто. Подозреваю, что с Десятихвостым все равно придется сразиться, и я уже почти придумал, что можно с ним сделать. Да и Мадара наверняка заявится, куда же без него. И хотя с ними справятся без меня, я все равно собираюсь вмешаться в ход сражения.
— Я с тобой.
— На это я и рассчитывал. А теперь будь умницей и ложись на стол. Проснешься уже с новыми глазами.
Я погладил нии–сана по голове, и его бровь поползла вверх.
— Да–да, глупый старший братец, считай, что это моя месть тебе. А когда проснешься, я тебя еще и с ложечки кормить буду, потому что повязку нельзя снимать с глаз целые сутки.
Слабая улыбка тронула губы Итачи, и он послушно улегся на ровную поверхность. Я усыпил его и приступил к операции. Теорию–то я знал отлично, а вот с практикой по пересадке глаз у меня было похуже, точнее вообще никак. Но не страшно, глаза–то целых два, хотя бы один я точно пришью куда надо. В любом случае, не мог же я притащить какого–нибудь ирьенина к нукенину S-класса домой. Да и почти всех медиков уже мобилизовали, кого–то более–менее компетентного днем с огнем не найдешь.
Впрочем, волновался я зря, все прошло отлично. Что и не удивительно, с моим–то контролем чакры. Какаши вон вообще в полевых условиях шаринган пересаживала куноичи, которая только–только на ирьенина начала учиться, и все прошло нормально. А уж мне вообще грех было накосячить. Кстати, во время операции заметил одну странность — когда достал правый глаз у своего тела, клон вдруг тоже ослеп на правую сторону. Но стоило подать побольше чакры к голове, как зрение восстановилось. С левым глазом история повторилась. Все–таки хорошо, что я заранее подумал об этом и запасся чужими глазами.
Закончив с пересадкой, перетащил наши тела на кровати и сел в кресло — думать о будущем, иногда читать книгу и ждать, пока Итачи проснется. Было так странно видеть в реальности собственное тело отдельно от себя, но я специально не стал убирать его во внутренний мир. Уж лучше пусть тут нормально восстанавливается, чем в виртуальности мгновенно исцелится. Вдруг какие–то побочные эффекты возникнут, пусть лучше по старинке, как все нормальные люди выздоравливает.
Семь часов спустя Итачи проснулся.