[27] Но вот уже, оставив все прочее, к вам, соратники, обращается вся моя речь, которую прощу и заклинаю вас принять благосклонно, коль скоро я говорю о ваших выгодах. Сильно заблуждается, по моему мнению, о соратники, тот, кто считает, что ваше ремесло требует от вас лишь не отказывать домогающимся ночи или соития. Не только на это притязает ваше искусство, да и сам полководец, которому вы служите, Купидон, сим не довольствуется и не считает себя удовлетворенным на такой манер. [28] Смелому и благородному военачальнику свойственно не ждать натиска врагов, но бросаться на них. Вам надлежит выступать навстречу. Вы должны устремляться на стан чужой стыдливости и захватывать его со всяким ухищрением и всяческим оружием. Вам подобает удаляться от своих биваков и усердно искать добычу; не только призывать мужей, но и принуждать и, если надобно, применять силу. [29] Хотя ласки и ухищрения — великие соблазны, но там, где их недостаточно, надобно и руку наложить на мужей, и тащить их, как рабов.
Это должность ваша, это задача вашей службы, этого требует от вас ремесло. Как выбор любого искусства или занятия вначале определяется нашим суждением и усмотрением, так потом, когда уже выберешь, нет тебе никакого извинения, если упражняешься в нем небрежно или прохладно. [30]
Мы ведь не производим впечатления, что не хотим того, что объявили своим ремеслом и в чем пребываем, но — много постыдней — что не умеем этого и что никчемен наш разум и силы. А ведь нас называют добрыми и худыми сообразно нашей искусности. Худой земледелец — тот, что занимается земледелием не рачительно; худой солдат — тот, что не посвящает ревностных усилий воинскому делу; добрый гладиатор — тот, что часто и сноровисто сражается на арене. [31] Итак, вы хотите допустить до того, чтобы вас по справедливости называли не только блудницами, но и худыми блудницами? Да не постигнет вас такая участь, соратники, и как ныне вы громким голосом и без колебаний возражаете, так и самими делами отведите от себя это бесславие. [32] Но хотя много есть такого, что может мешать блудничьей рачительности и повредить вашей славе и репутации, однако, по моему мнению, двух вещей надобно вам тщательнейшим образом избегать как источников и оснований всякого зла, прилагая всяческую заботу к тому, чтобы совершенно искоренить холодность из ваших сердец и стыдливость из ваших умов.
Эти две вещи и самому богу, под чьим водительством и ауспициями вы сражаетесь, паче всех прочих ненавистны, и сами по себе весьма нелепы. [33] Ведь что может быть нелепее, чем зябнуть посреди пламени, или что смехотворнее, чем, не просто отбрасывая стыдливость, но еще и со всех сил топча ее обеими ногами, все-таки глупейшим образом удерживать при себе стыд? Холодный солдат по Купидоновым уставам должен быть наказан смертью, а боязливый — отставлен от службы с бесчестием, и поделом. Первого Купидон счел в своем стане лазутчиком, а не солдатом, второго же — не имеющим оружия, с которым можно выйти на врага и одолеть его. Следственно, по справедливости карается он бесчестием. [34] Что же за несчастье такое — этот бесстыдный стыд? И что значит эта девическая боязливость? Всякий стыд есть не что иное, как робость и неуверенность в себе самом. Свойство благородной души — полностью удовлетворять свое влечение и в этом занятии пренебрегать людскими мнениями.
[35] Недавно, когда я стоял перед храмом Земли{11}, одна женщина из вашей рати, ветеран нс по летам, но по опыту и выучке, позабавила меня, когда, ухватив юношу, проходившего по форуму, пылко расцеловала. Благие боги, какое веселье на форуме, какой смех отовсюду поднялся! Отбивался глупый юноша, залившись румянцем. Она же, дерзкая, ничего не страшась и ликуя, как победительница, целовала его, иной раз и покусывая. На его вопрос, отчего она это делает, отвечала лишь, что любит его. [36] Славный, клянусь Геркулесом, ответ, весьма основательное оправдание и, несомненно, подлинная свобода, что не законам подчиняется и не владычит над влечением, но повинуется природе и следует за ней, как за лучшим вожатаем. Мне кажется, законодатели противились счастью народа, когда своими законами запретили несравненные удовольствия, в которых состоит блаженство жизни, налагая всякие тяготы, зарекая всякую отраду. Но делом моего милосердия будет исправить эту жесткость и суровость законов, что мне, как я выше сказал, весьма угодно.