Экзекутор, парадоксальный индивид, находится в своеобразном положении. Человек действия, уполномоченный доминирующими классами, просвещенными классами, теми, кому принадлежит слово, которые изрекают и вершат закон, — правосудие не дорожит знакомством с ним. В администрации криминальной юстиции экзекутор появляется почти незаметно. Его статус контрактный: простая серия кредитов, выделяемых на использование и содержание гильотины. В противоположность этой институциональной ссылке, как только ему передают осужденного, сразу после освобождения из-под стражи, осужденный «принадлежит ему» и экзекутор оказывается единственным распорядителем в процессе казни. «Они» не желают знать, как все это происходит. Главное, чтобы не было проблем, чтобы это произошло и чтобы это произошло как можно незаметнее и как можно эффективнее.
Без сомнения, ни на что не похожее социальное положение палача — единственного индивида, соответствующим образом уполномоченного группой на убийство от ее имени — делало из него особое существо. В буквальном смысле обладавший «властью над жизнью и смертью», отошедший от проторенных путей, он был вне добра и зла, в той крайней точке, где наше общество теряет равновесие. С его исчезновением исчезла и та смутная часть инстинкта нашего общества,[93] которая распределена на каждого из его членов. В отношении морали намерения Пеги стигматизировал индивидов, у которых (в мыслях) чистые руки, но (на практике) рук нет. Свидетельство Фернана Мейссонье, уполномоченного убивать от имени народа, обязывает к размышлениям об отношениях между мифом и реальностью, между представлением и действием. Работа антрополога имеет целью именно осветить социоисторические основы коллективной мифологии. Стараясь выбить с занимаемых позиций социальные и исторические определения некоторых человеческих практик и представлений, антрополог также должен, путем рефлексивного возвращения, отдать себе отчет в социоисторических условиях возникновения своего собственного взгляда. Именно таким образом он в конечном итоге и становится мишенью для самого себя. В этом свете можно сказать, что свидетельство Фернана Мейссонье — отражение палача, существующего в каждом из нас. В каждом из нас есть частичка палача.
93
Та часть невысказанного, совести — чистой или не очень, — разделенной среди всех, по поводу которой спорят, наносят друг другу оскорбления, бьются или строят иллюзии и которая находится в основе любой коллективной жизни, любой социальности…