Он то обидою считал,
Что для других – не много значит,
И становился, как незрячий.
Лишь мне, быть может, удавалось
Смирять его неистовую ярость...
Любил он в гордости невольной
Стихами веселить ребят.
Стихи, конечно, говорят
О нашей жизни полушкольной.
Мне излагать их не с руки,
Вам предлагаю лишь куски:
«...Вот я, смотри, скелет совсем,
По десять дней жратвы не ем,
Спина уж к брюху приросла,
Как у столетнего осла...».
«...У нас же, видишь ли, финанс
Дает на брюхо резонанс...».
«...Пузатый, мелкий вы народ,
Что ни студент, то идиот:
По роже съездишь одному,
Глядишь, уж дали самому».
«...С лица внезапно побледнев,
Вскочил спросонья бедный лев...».
«Люба – тонкая натура,
Влюблена в литературу:
Только тот ей люб мальчишка,
У которого сберкнижка».
–––
По бедности студенческих карманов
И тесноте своих квартир,
Мы без собак, одним обманом
Пытались раскусить тот мир,
Где на березах косачи чернели,
Следили зайцы на снегу...
Мы – что случиться – знать хотели
Не на веку,
А на току.
Как жизнь в квартирах небогатых,
Охота скромною была,
В ней вместо гончих и легавых –
Манки, засады, чучела.
В недальнем Лисине среди лихих проказ
На тягу вальдшнепов ходили мы не раз –
Без выстрелов и без ущерба
Для нашей практики учебной.
Зимой, в каникулы, мы по худому следу
Бродили часто, не стреляя, до обеда.
Потом, в избе знакомой греясь,
Бесед открытых мы ценили прелесть.
А что касается добычи
Пера и пуха, тут как раз
Число и вес сраженных птичек
Хотя и занимало нас,
Главнее было – поискдичи.
(Однако голос наших тел
Так часто про жаркое пел!
К тому же без ружья по молодости лет
Ходить по лесу скучно, сонно.
В лесу нельзя быть просто посторонним:
Он не раскроет свой секрет).
Пальба ружейная согрела
Часы охотничьи мои.
Был запах пороха острее
Зажатой в кулаке хвои...
Да, кровь – была. Теперь о том жалею.
Но и жалею тех, кто в юные года,
От воздуха и пороха шалея,
Азарта не испытывал тогда.
С тех пор душа моя созрела:
Я понял, что чужим свободным телом
Владеть нельзя,
Тем более – душой,
Хоть птичьей, хоть звериной, хоть иной.
–––
Вот мы из города уходим
Туда, где край пустых полей,
На бескорыстную охоту
За впечатлениями дней,
Туда, где что-то происходит,
В лесную глушь,
К сердцам друзей.
Там выслушать готов собрат
Твое особенное мненье,
Там мира прежнее движенье
Вдруг изменяется стократ,
Там всё меняется совсем,
И ты становишься не тем,
Кем жаждал бы тебя увидеть
Любого уровня правитель,
А тем, кем видят в эти дни
Тебя товарищи твои...
Иных уж нет... К ним прикоснуться
Лишь словом можно, а рукой – нельзя.
И всё же в прошлое вернуться,
Пожить сегодня прежним чувством
Уж очень хочется, друзья.
–––
Ну а сейчас я опишу
Тетеревиный ток.
Идем
Мы до рассвета – к шалашу.
Апрель. И вот вдвоем –
Пришли. Забрались. Ждем.
Как тихо и темно. Озноб.
Бекас лишь одинокий блеет.
Почти растаявший сугроб
Едва белеет.
Опять затихло всё.
Но – звук
Издалека: “Чуф-ф-ш-и-и!”
Потом,
Над головою – вдруг,
Как будто близкий гром,
Затем – вокруг, кругом,
Как чистое белье
На штормовом ветру...
То – косачей прилет
На главную игру.
И – песня полилась
Со всех сторон, как будто
Ручьев весенних страсть,
Бурля, тебя окутала.
Рассвет. И, чуть дыша,
Ты смотришь (иностранец!)
Сквозь ветки шалаша
На птичий бой и танец.
Как плуга паруса,
Распущенные крылья,
Поклоны, голоса –
Им нет сравнений сильных.
На кровь больших бровей,
На белизну подхвостья,
На гордость чернышей
Глядишь незваным гостем.
Что – тайной быть должно?
Что – видеть не пристало?
Зачем тебе дано
Найти свое начало?..
На высоте плеча –
Ружье.
И – грохнул выстрел грозный,
И – крылья косача
Бьют мерзлый мох и воздух.
Весь мир затих на миг.
Всё замерло от взрыва...
Минута, две... и вновь возник
Всё тех же голосов родник,
Теперь – без перерыва.
–––
Зимой, когда всё делалось скучней,
Мы с другом приезжали в Лисино, что в шаге
От Питера. Там жили пару дней
В Охотничьем дворце – студенческой общаге,
Чтоб говорить о том… о всём –
Не ежедневным языком.
–––
Комендант открывал общежитие,
Принимал за ночевку взнос.
Был уж вечер.
Для чае- и винопития
Мы выкладывали – кто что привез.
Говорили про всё без стеснения:
О студенческих, позже – рабочих делах,
Об охоте, сердечных своих увлечениях,
Иногда – и в стихах.
Были долгие разговоры
О жизни, похожей на круг,
И всегда, конечно, о лесе,
О лесе, который –
Наш общий свободный друг.
Песен русских пели не мало мы.
Пели то, что на душу легло:
«Меж высоких хлебов затерялося
Небогатое наше село...».
Эти песни прошлого нашего
Сердцу были – то уголь, то снег...
«Как у нас, голова бесшабашная,
Застрелился чужой человек...»
Петь, молчать, говорить или слушать нам
Было просто, сладко, легко.
Все дела и заботы бездушные
Отлетали от нас далеко...
–––
А утром мы – в лесу. Там в белых кружевах
Немой стеной дремал подлесок,
И полусвет, как в черно-белых снах,
Был бестенистен и не резок.
Кругом был снег, и он – везде, на всём –
Был чист, как облаков первоначальных стадо.
Яснела мысль: когда в лесу живем,
То жизнь сама – и есть ее награда.
Еще хвоя и сучья не покрыли
Поверхность снега – гладь его чиста,
Еще не видно человечьей пыли,
Жизнь будто началась здесь с чистого листа.
И как легко найти, бродя по лесу,
Начальной жизни первые дела:
Здесь – белка прыткая на ель залезла,
Здесь – заяц ел кору, полевка проползла,
Здесь – пробежала резвая куница,
Здесь – рябчик ночевал в снегу
(Казалось, лунка – теплая, она еще дымится,