Слева, на широком ремне, висел тяжелый, короткий тесак, видимо, служивший Редхарду ножом для повседневного обихода, как оно и оказалось.
Старший из лесников тяжело встал и запер дверь за Редхардом. Все, до часа Петуха, когда небо станет розоветь, дверь открываться не будет. Разве что дом загорится, да и то лучше стараться до последнего его тушить, чем открыть дверь в лесную ночь.
Редхард не поспешил присесть к столу, он так и остался стоять у двери, словно невзначай дав возможность себя оглядеть. Он был худощав, высок и как-то даже немного нарочито строен. Одет он был в уже упоминавшуюся куртку, длинные кожаные штаны, короткие сапоги с пряжками и шнуровкой по бокам.
У него было молодое, без складок и морщин, широкоскулое лицо, длинные, светло-русые волосы, лицо не пересекали вкривь и вкось обязательные, казалось бы, при его профессии, шрамы, лишь между бровями наметилась легкая складка.
И только глаза Редхарда резко дисгармонировали с молодым лицом. У него были глаза человека, который прожил эту жизнь всю, целиком, до последнего смертного хрипа, а она вдруг началась сначала.
Тем часом лесники уже накрывали на стол. Редхард положил на край столешницы и тот сверток, что принес с собой. Его развернули, так оказалась свежая зелень и вяленое мясо, горсть сушеных грибов с резким, но приятным запахом. Все это положили в варящийся кулеш и вскоре тот, кто кашеварил, поставил на стол котел, положил на огромное блюдо нарезанный крупными скибами хлеб и пригласил всех к вечере.
Редхард Враг, как и положен гостю, сел последним, за самый дальний от очага угол стола. Ели, по очереди опуская в варево ложки (каждый вооружился своей) и, держа под ней ломоть хлеба, отправляли в рот. Грибы Редхарда, зелень и мясо сделали кулеш необыкновенно вкусным, хотя любая спокойная вечеря в лесу — уже само по себе подарок и нечего капризничать, если приходится довольствоваться даже сухой коркой и горстью желудей. А уж если еще и повезло, как сегодня, то тогда только славить Вечно Добрых Духов и не зевать за столом. После того, как доели кулеш, кашевар убрал котел со стола и поставил на него шесть кружек и кувшин, судя по запаху, с пивом. Когда разливали напиток, Редхард прикрыл свою кружку ладонью, давая понять, что он это пить не будет и налил в кружку чего-то густо-синего из длинной, изогнутой фляги, которую достал из-под кафтана. По избе разлился сильный, терпкий аромат неведомых трав, Редхард залпом выпил налитое. Зрачки его на миг расширились так, что радужка совершенно пропала, потом сузились, как у разъяренного кота, а потом снова стали прежними. Что это было, он говорить не стал, а приставать к гостю с вопросами было невежливо. Редхард понимал, что людям, конечно, интересно, чего он пил, и он готов был ответить, если спросят, но сам вылезать с объяснениями не собирался. Так и не спросили.
После еды все закурили трубки, закурил и Редхард. Свою трубку он достал из кармана, просто, не поднося уголька к табаку, несколько раз сильно затянулся, и она задымила и зафыркала. Лесники со значением переглянулись, уверенные, что это с боем добытый артефакт, стоящий состояния. В чем-то так оно и было. Редхард незаметно ухмыльнулся, вспомнив белокожую, рыжую ведьму, дико, зло сдиравшую с себя одежду, готовую на все, страшную и жалкую в своей готовности — но она хотела жить, а ради этого готова была отдать все, что могла, хоть тело, хоть знания, хоть любую чужую жизнь.
— Покупная или с боя взята? — не выдержал, наконец, самый молодой лесник, показывая черенком своей огромной трубки на трубку Редхарда.
— А, это. Это заклинание «неугасимой трубки», — пояснил Редхард, — если я суну ее сейчас в карман (трубка фырчала и сыпала искрами), она сразу погаснет. Но когда я ее достану и пару раз затянусь, она снова будет куриться. В нее не надо ни досыпать табак, ни поджигать. А так как такое заклятие человек может наложить только на одну трубку, набитую тем или иным сортом табака, то мне повезло, что это была неизносная трубка черного дуба и самый дорогой табак к югу от Седых Гор. Я здорово экономлю на табаке.
— Ишь, ты! — восхитился обладатель хриплого голоса, запомнившегося Редхарду еще в лесу, когда лесники допрашивали его.
— Меня научила этому одна ведьма, в обмен на то, что я оставил ей жизнь.
— Так ты, выходит, не всю нежить бьешь?! — это возмутился самый молодой из лесников. Возмущение было искренним и глубоким, словно Враг только что плюнул ему прямо в душу. Редхард молча посмотрел ему в глаза и тот подавился новой фразой, которую готовился изречь и умолк.
— Та ведьма, — неторопливо продолжил Редхард, — не то изводила посевы, не то морила скот, не то воровала кур или детей, не помню. Но мы не сошлись со старостой в цене и поэтому я не убил ведьму. Но деньги тут не самое главное. В борьбе с нежитью, победив, я решаю, кому жить, а кому умереть.
— И ты всегда побеждаешь любую нежить? — недоверчиво спросил другой охранник, с одним глазом. Второй пересекал короткий, выпуклый шрам, раскинувший свои лучики по всей глазнице.
— Конечно, нет. Но пока я оставался живым, — с равнодушием человека, которому наплевать, вознесут его или же ославят на весь мир, сказал Редхард. — Например, с ведьмами из Веселого Леса (лесники скрестили пальцы и поплевали за левое плечо, что вызвало на губах Врага незаметную, как тень, улыбку) я бы связываться не стал. Разве что за очень большую плату.
— А если ведьма или другая нежить предложит больше? — ехидно спросил четвертый лесник.
— Если бы я не был вашим гостем, за такой вопрос я бы предложил сойтись на оружии, — без пафоса, все так же равнодушно, отвечал Редхард и лесник подавился слюной, закашлял. — Но гость не может поднять руку на хозяев, а потому я отвечу. Меня можно купить, но перекупить — невозможно. Если охотника на нежить перекупить, это станет его последней сделкой, после нее он не сможет уже побеждать. Таков закон, и я не слышал, чтобы он хоть раз не сработал.
— Да ты и так берешь столько, что я не понимаю, когда и куда ты их тратишь! — снова подал голос лесник со шрамом вместо глаза.
— Куда? — помолчав, спросил, казалось, сам себя, Редхард, — а ты представляешь, во сколько мне обходится каждая охота на нежить? На снаряжение? На опросы людей в округе? На покупку их помощи по нужде? Ты знаешь, сколько стоит шесть серебряных цепных пуль, с серебряной же цепочкой, для моих «огнебоев»? А сколько придется стрелять, знаешь? Так что не спеши считать мои деньги, их окажется меньше, чем ты думаешь и чем мне бы хотелось самому.
Помолчали и стали укладываться спать. Редхарду указали на широкую лавку у западной стены, тот поблагодарил, кинул в головы свой плащ, сняв его с колышка, чуть ослабил поясный ремень, чуть приспустил с ног сапоги, протерев их тряпкой и полулег — полуприсел, лавка торцом упиралась в стену.
— негромко, как бы для себя, пропел Редхард, почтительно дождавшись конца вечерней молитвы на сон грядущий, которую вслух прочитали лесники. Это было начало старинной «темной» баллады и разве что охотнику на нежить годилась она в качестве колыбельной. Лесники переглянулись и один неуверенно молвил: «Не надо, не допевал бы ты ее, парень!»
— Да я дальше и не знаю. В этих строках все и сказано, к чему носить в голове больше? — усмехнулся Редхард.
Лесники улеглись, наконец, кто на лавке, кто на полу и вскоре избу огласил дружный храп умаявшихся за тяжелый день людей.
…Телепатема была настолько мощной, что Редхард вздрогнул от дикой боли в левой части лба. Казалось, в мозг быстро вошло шило, прокололо его до затылка и бесследно исчезло. Хотя нет. Не бесследно. Враг уже знал, что Лес идет к избушке и пришла пора действовать.