— Думаю, что ты хотел бы спросить меня о чем-то, — снова усмехнулся гигант чему-то своему.
— Да. Я хотел бы знать, с кем имею удовольствие говорить и почему твои подручные пленили меня.
— Когда-то люди, живущие в этих землях, называли меня Горным Королем. Те, кто пленил тебя и те, кого еще ты можешь встретить в моем дворце — последние потомки тех людей. Теперь люди, живущие в долинах и на горах если и вспоминают обо мне, то величают Горным Конунгом, ничего не помнят о тех временах, когда мы соседствовали, когда они приносили мне дары, а я оберегал их от троллей и прочих чудовищ, которые так же живут в этих горах. Я пожелал увидеть тебя во-первых, потому, что ты улегся спать на площадку, где раньше люди оставляли мне свои подношения. Я подумал было, что ты, возможно, знаешь об этом и лег там спать для того, чтобы попробовать встретиться со мной. Во-вторых, потому, что я разглядел в тебе двойственность, неприсущую людям. Ты не совсем то, чем кажешься. Да, я вижу человека, чье лицо украшено шрамами, говорящими о силе и мужестве, но сквозь тебя явно и мрачно смотрит на меня порожденье тех времен, когда даже я, Горный Король, был юным.
— Ведьмы обратили меня в змелюдя, — пояснил Редхард, — я выгляжу человеком только тогда, когда ношу на шее мой амулет, — он шагнул ближе к трону и, достав цепочку, показал тому, кто скромно величал себя Горным Королем, свой амулет, крошку звезды, сбившейся со своего ослепительного и короткого пути. Король всмотрелся в амулет, покивал, словно соглашаясь с чем-то и жестом позволил убрать амулет снова под рубашку.
— Честно говоря, мне жаль, что я ошибся, и ты не искал со мной встречи. Скажу больше, я вижу, что ты человек, который охотится на нежить и нечисть, к которой, постаравшись, можно отнести даже меня.
— Да, я сожалею, что разочаровал тебя, но я просто остановился в твоих горах переночевать, — согласился Редхард, — мне никто не говорил, что в здешних горах есть места, где можно встретить твоих слуг и уж тем более, не говорили мне и о тебе. Даже не упоминали, хотя от количества остальных, перечисленных ими существ, пухнет даже моя голова.
— Жаль. Жаль. Жаль. Я хотел бы вернуть наши добрососедские отношения с людьми и дело отнюдь не в подношениях, как ты мог бы подумать. Но как можно говорить о добром соседстве, если они уже не помнят даже, что у них есть такой сосед. Напомнить? Они испугаются. Станут приносить жертвы сначала богам, потом пойдут войной, потом решат, что поняли мою волю и станут приносить свои жертвы мне. Я не желаю такого. Просто порой мне очень тяжело ощущать себя чем-то, случайно попавшим в этот мир из тех его времен, когда он был юным.
— Одиночество… Да, я знаю, что такое одиночество, — негромко, словно думая вслух, сказал Редхард и неожиданно Горный Король встал со своего великолепного кресла.
— Так думают многие. Я верю тебе, верю, что и ты знаком с этим чувством. Но поверь мне, это еще не самое страшное одиночество, вокруг тебя, захоти ты этого, всегда будут те, кто пусть слегка, но разбавит его. Я лишен даже этого. У меня есть слуги и есть я сам. И знал бы ты, Редхард («Я не называл своего имени!» — подумал Редхард), как же я от себя самого устал! Иногда, ночами, когда я точно знаю, что вокруг моего дворца, хотя все горы — мой дворец, но эта гора — наибольшая и потому главная, так вот, когда я убеждаюсь, что возле моего дворца нет людей, я выхожу на волю, сажусь на самую вершину горы и смотрю в долины. Тогда я чувствую, что я еще жив. Я вижу горящие внизу огоньки, вижу звезды и месяц, мое чело овевает прохладный ветер, принесший мне привет от морских глубин… В такие моменты я особенно остро жалею, что рядом нет человека. Любого, кого я встретил бы в эту минуту, я сделал бы богатым, если он беден, здоровым, если он болен, сильным, если он слаб. Но нет. Мне не дано уже даже этого. Мои слуги привели тебя ко мне, я мог бы навсегда оставить тебя здесь, возле себя, отнять твой амулет и видеть последний отголосок, оставшийся на земле от тех времен, когда никому не надо было объяснять, кто такой Горный Король. Но я не сделаю этого. Такие поступки — удел рабов. Я благодарен тебе за то, что ты на миг позволил мне побыть самим собой, тем, что я был когда-то. Чем я могу вознаградить тебя?
Жалость, не унизительная, а уважительная, но острая жалость уколола жесткое сердце Врага-с-улыбкой. Возвышавшийся над ним Горный Король, величественный, могущественный, был куда более несчастлив, чем он сам — с поломанной спиной, змелюдем внутри себя и ужасающим своим лицом. И никто не мог помочь Горному Королю.
— Ничем. Я зарабатываю деньги сам, значит, не стану просить о богатстве. Я лечу себя сам, не стану просить и исцеления. Я силен настолько, что могу жить в этом мире и глупо просить большей силы. Но я скажу, что я благодарен тебе, Горный Король, — отвечал Враг-с-улыбкой, — я видел того, кто, несмотря на куда более страшное одиночество, чем мое, все же горд, величественен, самодостаточен и силен. Это — ты, — и Редхард с почтением, не торопясь, поклонился Горному Королю.
— Я все же вознагражу тебя, нет, я не оскорблю тебя ни милостью, ни подношением, Редхард, — отвечал Горный Король, помолчав, — я покажу тебе подлинное одиночество. Куда более ужасное, чем даже мое. Хочешь? В те минуты, когда одиночество будет проверять твой хребет на прочность, ты вспомнишь эту картину и рассмеешься одиночеству в лицо.
— Да. Это будет величайшим даром, на который я мог бы вообще рассчитывать в этой жизни, — отвечал Враг-с-улыбкой.
— Закрой глаза и не открывай, пока я не скажу. Дальше делай, что хочешь, только хорошо думай, прежде, чем сделать, — великан шагнул к Редхарду и взял его руку в свою каменную ладонь. Меч свой, как отметил Редхард, прежде, чем зажмуриться, Горный Король оставил у кресла. Редхард закрыл глаза. Тишина горного дворца через миг сменилась звоном бегущей по камням воды. Редхард открыл глаза, а Горный Король отпустил его руку.
Неба над ними не было. Та серая, мертвая, безжизненная, словно намазанная равнодушной рукой маляра, пелена, ровным слоем лежащая от горизонта до горизонта, была чем угодно, но назвать ее небом не повернулся бы язык. Сероватая же, ровная, гладкая земля, на который стояли Редхард и Горный Король, могла бы поспорить с местным небосводом. Ни травинки не виднелось на ней, ни бугорка, ни холмика. Мутно-желтым потоком бежала узкая, но бурная река и весь вид ее, казалось, говорил о том, что она непригодна не то, что для питья, но даже переходить ее вброд и то опасно для живого человека.
— Пошли, — негромко сказал Горный Король и они пошли вверх по течению отвратительной реки.
…Река, вверх по которой шли путника, у истока своего медленно, непрерывно стекала из огромной пасти и лишь потом набирала ход. Обладатель чудовищной пасти, которую он не смог бы закрыть, так как между верхней и нижней челюстью вставлен был огромный меч, лежал на земле. Огромный волк, чудовище, размерами превышавшее любой из виденный Редхардом, кораблей, лежал на боку, бока его тяжело вздымались, а лапы были туго стянуты лентой, переливавшейся всеми цветами радуги. И отчего-то на душе становилось особенно тяжко от ярких ее цветов в этом безжизненном месте. Присмотревшись, увидел Редхард, что лента глубоко врезалась в шкуру исполина и из-под нее медленно, маленькими каплями, постоянно сочилась кровь.
— Он постоянно пытается вырваться, — с жалостью сказал Горный Король.
— Фенрир, чудовище, обманутое богами, чудовище, которое пожрет солнце! — негромко ахнул Редхард.
При звуках их голосов, прозвучавших в мертвой тишине майским громом, Фенрир открыл свои огромные, янтарно-желтые глаза. Он отчаянно завыл, задергался, стараясь освободиться, но лента лишь глубже врезалась в его плоть и он оставил свои попытки.
— Никто и никогда, кроме меня, а теперь и тебя, не приходят сюда. Этот несчастный со своей великой судьбой не знает дня, когда он освободится и потому пытается, испытывая ужасные муки, сделать это постоянно. Нет здесь ни дня, ни ночи, ни ветра, ни снега. Лишь скала, к которой он прикован (теперь Редхард видел и огромную цепь, уходившую в твердь под волчьим боком) и Ничто вокруг него. Можешь подойти к нему, — неожиданно закончил Горный Король.