Во-первых, дальше он не едет, и если вещь действительно ценная, против него возбуждается уголовное дело за контрабанду, подготовку незаконной валютной операции и чёрт его знает за что ещё. Жизнь закончена. В лучшем случае, возвращение домой, исключение из партии, потеря работы и главное – ПОЗОР!
– Леонид Борисович, что это за монета?
– Не знаю, – еле выдавил из себя Леонид.
Таможенник покрутил монету в руках, дал посмотреть напарнику.
– Это вы её сюда запрятали?
– Нет, я не знаю кто, – бормотал Титоренко.
– Мы должны сейчас составить протокол, изъять монету, и Вы в таком случае дальше не едете. Но можем и обойтись без протокола, тогда Вы направляетесь на корабль. Монету мы изымаем в любом случае.
Так как?
– Н-не надо протокола.
– Хорошо, складывайте вещи и отправляйтесь в свою каюту, – сказал таможенник, положил монету в карман, подождал пока Леонид закроет чемодан, и они вышли.
Титоренко не помнил, как поднимался по трапу, и когда очутился на палубе, стоял в растерянности, не зная, что ему дальше делать.
К нему подошёл Пекерман с чемоданом.
– Чего ты здесь стоишь? Пошли в каюту.
Леонид шёл за Михаилом молча. Везде стояли члены экипажа и объясняли, как им пройти в свою каюту, которая находилась на самом нижнем этаже. Четырёхместная каюта имела один иллюминатор, чуть ниже которого плескалась вода. Пекерман положил свой чемодан и посмотрел на Леонида.
– Что случилось, чего они тебя увели? – спросил он.
– Не знаю.
– А чего ты такой красный и как будто не в себе?
– Неприятно всё это. Позже расскажу.
Вскоре зашёл Сергей Малахов и ещё один парень, тоже Сергей, с которыми они раньше договорились жить в одной каюте. Стало довольно тесно. Лёне и Михаилу достались нижние полки, а Сергеям верхние.
Никто ни о чём не спрашивал, и Леонид стал приходить в себя. Он понимал, что возникнут вопросы и придумывал правдоподобную, но безобидную версию.
– Пошли наверх, познакомимся с кораблём. Здесь всё равно тесно, – предложил Малахов.
– Так нам Плёсов сказал никуда не уходить, пока он не посмотрит, где и как мы устроились, – напомнил Михаил.
– Чебурашка? Да пошёл он на хер. Мы не в армии и не в тюрьме.
Когда надо, найдёт нас. Может он до утра не придёт, а мы тут задыхайся. Я прошёл.
За ним вышел и второй Сергей.
– Лёня, у тебя всё в порядке? Ты уже лучше выглядишь.
– Да всё. Ты понимаешь, я не вписал в декларацию деньги, положенные для обмена, вот они подумали, что специально это сделал, чтобы припрятать больше. И они искали остальную сумму, которой у меня не было.
– Чего ж ты так расстроился?
– Думаешь приятно, когда тебя тащат с неизвестной целью, да ещё неизвестно куда?
– Конечно, неприятно. Пошли и мы подышим свежим морским воздухом.
Поднимались по винтовым лестницам и шли узенькими коридорчиками.
Вышли в большой вестибюль с колонами – всё сияло бронзой. Посмотрели расписание круиза, распорядок дня. Всё блестело и было приятно ощущать себя в комфортных условиях. Погрузка на корабль продолжалась, и они перешли на противоположную от трапа сторону и стали у перил. Смотрели на море и думали о том, что родная земля осталась позади, дальше только маленькая Япония и громадный Тихий океан.
Над морем летали громадные чайки, и Миша пропел:
– Носятся чайки над морем, крики их полны тоской. Помнишь эту песню? Где-то здесь потопили и "Варяг" и "Кореец".
– Потопили их в Корее. А я вспомнил другую песню: "Мы в трюмы по трапам зашли, обнявшись, как родные братья, и только порой с языка слетали густые проклятья".
– Будь проклята ты, Колыма? – как бы переспросил Михаил.
– Да, – задумчиво проговорил Леонид.
– Это у тебя по ассоциации с таможенным досмотром. Не думай ты о нём. Пой что-нибудь весёленькое. Ты же знаешь, что в молодости я бегал на длинные дистанции. И когда уже не мог бежать, настолько было тяжело, пот заливал глаза, то я начинал петь "Чижик-пыжик". И легчало, и приходило второе дыхание. Я и со своей Верой на стадионе познакомился. Бежал в одну сторону, а прибежал к Вере.
– Посмотри, Миша, вон идёт какой-то большой корабль. Это военный, наверное?
– Конечно. Я когда-то в Одессе сфотал не то крейсер, не то эсминец, который зачем-то зашёл в порт, так меня милиционер заставил засветить плёнку. А на ней классные кадры были. Такая дурынка. Вроде шпион в открытую будет фотографировать.
– Ребята, меня Чебурашка послал всем сказать, чтобы шли по каютам, – сказал им Сергей – второй, как они договорились его называть.
Плёсов пришёл минут через двадцать, спросил как устроились, какое настроение. Ему отвечали, что всё хорошо. Затем он спросил у
Титоренко, чего таможенники его увели на проверку. Леонид объяснил то же, что и рассказывал Пекерману. Плёсов назидательным тоном сказал, что надо быть внимательнее, дескать ещё одна туристка из их группы не вписала в декларацию серьги и если бы не он, то у неё бы их отобрали. Ну и завтра, сразу после завтрака они пойдут в город на экскурсию. Канадзава город небольшой. В других, больших городах их будут возить автобусы. На выходе из порта они должны войти в автобус, возле которого будет табличка с цифрой три. Всего их обслуживают семь автобусов, столько же и групп со всего Советского
Союза.
Когда Плёсов вышел, Сергей Малахов пробурчал:
– Всё хорошо, всё хорошо! Только иллюминатор не открывается – задохнёмся ночью. И дверь не откроешь, из туалета воняет, вроде его никогда не мыли.
– Ну и сказал бы ему.
– А что это даст? Он что, со мной каютой поменяется? У него первый класс на верхней палубе.
– А чего ж ты не взял себе первый класс?
– Ну да, я и на этот еле денег наскрёб. А вы думаете, он платил за свой комфорт?
– А кто же за него платил? – спросил Серёжа второй.
– Ты платил и я, и они. Мы все оплатили ему путешествие. Как же?
Они в своих обкомах мало получают. И живут за наш счёт, и отдыхают.
Кстати, во всех лагерях из заработка заключённых высчитывают деньги на оплату охране.
– Серёжа, а ты уверен, что тебя сейчас не подслушивают? – спросил