Федька принёс самодельный, плетёный круглый половик и приступил отрывать кровельное железо. Время приближалось к обеду, хозяйка вынесла из дому кастрюлю с борщом и поставила её на столик под развесистой шелковицей, закрывающей своей кроной полдвора. Запах поджаренного сала, положенного в борщ достал и до крыши. У мужиков потекли слюни, заурчало в животе, и Алисов предложил:
– Всё, Бугор, кончай ночевать, пошли руки мыть.
– Да вроде рановато, – сказал Дзюба.
Но запах борща так наркотически кружил голову, что ждать ещё пятнадцать минут не хватало сил. Алисов увидел, что маятник желания бригадира качнулся в сторону его предложения и крикнул:
– Федька, слазь с крыши и пошли руки мыть.
Но Федька и сам понял, что надо заканчивать работу.
– Иду, иду! – отозвался он.
Борщ обжигал рот, но оказался настолько вкусен, что невозможно было остановиться и подождать пока он остынет. На столе лежал чеснок и хлеб с неповторимым вкусом – "Украинская паляница", который пекли по специальному рецепту только на одном хлебозаводе, и все командировочные везли его домой, как лучший подарок семье, издавал сильный аромат, имел хрустящую корочку. Ели шумно чавкая, а когда немного насытились, хозяйка спросила:
– Ну и як, хлопци, борщ?
– Ой, не пытайте, – перешёл в тон бабке, на украинский, Алисов, – выщий смак, сто грамив бы до нёго.
– А це вже, хлопци, пробачтэ. Що пыты будете, квас, чи чай.
– Какой, бабуля чай, в такую жару? – заявил Алисов.
– А мне чай, и погорячее и погуще, – сказал Дзюба, – внутренний жар выгоняет наружный.
Он за время своих отсидок, так приобщился к чаю, а вернее к чефиру, густому напитку в пропорции один к одному – пачка чая на стакан кипятка, что никаких других напитков, кроме спиртных, конечно, не пил.
Едоки разморились от горячей пиши, поблагодарили бабку и закурили. Воздух запах дешёвой "Примой". Федька, вчера допоздна гулявший, лёг на землю под соседней грушей и сразу уснул. Ему приснился сон с голубями, кошками и ещё с чем-то интересным. Но досмотреть ему не дали.
– Вставай – просыпайся рабочий народ, штаны одевай и ступай на завод, – услышал Федька, такой противный голос Алисова, что хотелось послать его, но вспомнив о его старшинстве, открыл глаза.
– Сейчас, сейчас.
– Иди заканчивай свою работу, а мы будем стропила тесать.
Работать не хотелось, Федька сладко потянулся и полез на крышу.
Мауэрлат уже сняли и обнажилась кирпичная кладка стены. Федька наступил на ближайший кирпич, но он выпал из стены, нога провалилась на чердак, и Федька упал бы, но успел ухватиться за ближайшую доску.
– Фу ты, чёрт, – и оглянулся, чтобы увидеть, что послужило его неустойчивости.
Он увидел выпавший кирпич, а на стене, в выемке, какую-то грязную, когда-то промасленную тряпку а в ней, наверное, что-то завёрнутое.. Он потянул за неё, но она не поддавалась. Федька взял гвоздодёр и подковырнул свёрток снизу. Он почувствовал, что внутри находится твёрдый предмет. Развернув тряпку, Федька увидел квадратную жестяную коробочку, на которой изображалась сине – белая сетка и две большие, наложенные друг на друга буквы ТЖ. Федька тряхнул коробочку и в ней что-то глухо стукнуло. Рассмотрев как лучше открыть коробочку, которая была на петле, он потянул с противоположной стороны. Скрипнув, коробочка открылась и Федька увидел бархатку. Развернув её и увидел там четыре монеты. На верхней он успел разглядеть герб с двуглавым орлом и услышал окрик:
– Федька, ты уснул там, что ли? Почему не работаешь?
Федька высунул голову из чердака. Алисов, раздетый до пояса, стоял с топором в руках и тыльной стороной ладони вытирал со лба пот, а Дзюба, нагнувшись, обтёсывал бревно.
– Дядя Петя, лезьте сюда
– Чего это вдруг?
– Я Вам что-то покажу, – приглушённым голосом не то крича, не то громко шепча, сказал Федька и заговорчески поманил пальцем.
– Кино, что ли? – лениво спросил Алисов.
– Ага, кино.
– Вот Бог послал мороку на мою голову, – пробурчал Петро и нехотя стал подниматься на чердак.
– Ну, чего тебе?, – спросил Петро, стоя на лестнице и заглядывая внутрь чердака.
– А вот посмотрите, – Федька показал Алисову монету.
Алисов быстро поднялся по лестнице, залез на чердак и взял монету из Федькиных рук и стал её рассматривать.
– Чего вы там затихли? – крикнул снизу Дзюба.
– Гуляй сюда, Николай, – ответил Петро.
Дзюба стал подниматься по лестнице, залез на чердак и принялся рассматривать монеты.
– Написано – чистая уральская платина, двенадцать рублей. А где ты их нашёл?
Федька показал коробочку, бархатку, тряпку и указал пальцем то место, откуда он их достал. Дзюба неопределённо хмыкнул, положил монеты в карман.
– Всё, давайте работать.
– А монеты ты что, себе забрал? – удивился Петро.
– После работы разделим. Бабке ни слова. А это вот, – Дзюба указал на коробочку с бархоткой и тряпку, – запрячьте, потом где-то выбросим.
Заскрипели выдираемые Федькой гвозди и застучали внизу топоры.
Дзюба тюкал топором, обтёсывая бревно, и думал о том, что не похожи эти монеты на платиновые, отдают желтизной и чернотой, как серебряные, и вид у них какой-то простенький, вот, правда более-менее герб белый. Сидя по колониям он много слышал выдуманных, похожих на правду и правдивых, похожих на выдумку, историй с кладами, но ничего подобного, тем более о двенадцатирублёвых платиновых монетах не слышал. Не так давно видел в каком-то журнале, в листы из которого был завёрнут чей-то бутерброд, изображение платиновых монет, посвящённым какому-то событию, но те монеты блестели и не имели никакого оттенка. Слышал он и то, что найденные клады нужно сдавать в милицию, а этот получается не найденный а украденный и если его сдать, то за него ничего не получишь и нужно от него избавиться, конечно, с выгодой для себя. Решения он никакого не принял, но дал команду работу прекратить немного раньше. Они переоделись и пошли на автобус.
– Едем в контору, – сказал он своим напарникам.
– Зачем? – спросил Петро.
– Там видно будет. Попробуем сплавить одну монету какому-то жиду, они знают в них толк. Во вторых, надо выписать на завтра рулон рубероида и ещё несколько досок. Выпить, сегодня не мешает, а денег нет, – заключил Дзюба.