Этот призыв к пожизненной преданности нашел в Париже девять студентов, готовых принять его. Искренние юноши, впервые ощутившие непонятность мира и жаждущие обрести некий якорь веры и надежды в море сомнений и страхов, возможно, были вынуждены, в силу самой степени предъявляемых к ним требований, вверить свою судьбу, свою жизнь и спасение плану Лойолы. Он предложил, чтобы в свое время они вместе отправились в Палестину и прожили там жизнь, как можно более похожую на жизнь Христа. 15 августа 1534 года Лойола, Фабер, Ксавье, Диего Лейнес, Алонсо Сальмерон, Николас Бобадилья, Симон Родригес, Клод Ле Джей, Жан Кодур и Пашас Броэ в маленькой часовне на Монмартре дали обеты целомудрия и бедности и обязались после двух лет обучения отправиться жить в Святую землю. У них пока не было никакой мысли о борьбе с протестантизмом; ислам казался им более серьезным вызовом. Их не интересовали теологические споры; их целью была святость; их движение коренилось в испанском мистицизме, а не в интеллектуальных конфликтах того времени. Лучшим аргументом была бы святая жизнь.
Зимой 1536–37 годов они прошли через Францию, Альпы и Италию до Венеции, где надеялись найти проход в Яффу. Но Венеция находилась в состоянии войны с турками, и путешествие стало невозможным. Во время задержки Игнатий познакомился с Караффой и на некоторое время присоединился к театинам. Опыт общения с этими преданными священниками оказал определенное влияние на изменение его планов — от жизни в Палестине к служению Церкви в Европе. Он и его ученики договорились, что если после года ожидания Палестина по-прежнему будет закрыта для них, они предложат себя Папе для любой службы, которую он может им поручить. Фабер добился разрешения для всех них быть рукоположенными в священники.
К этому времени Лойоле было сорок шесть лет. Он был лыс и все еще слегка прихрамывал из-за раны. Его рост в пять футов и два дюйма был бы совсем невыразительным, если бы не аристократическая утонченность черт лица, острый нос и подбородок, мрачные, глубоко посаженные, пронзительные черные глаза, серьезный, сосредоточенный взгляд; он уже был поглощенным и почти лишенным юмора святым. Он не был гонителем, хотя и одобрял инквизицию,35 он был скорее ее жертвой, чем проводником. Он был суров, но добр; он охотно служил больным в больницах и во время чумы. Его мечтой было завоевать новообращенных не костром или мечом, а уловить характер в податливой юности и накрепко привязать его к вере. Основатель самого успешного образовательного учреждения в истории, он не придавал особого значения обучению или интеллекту. Он не был богословом, не принимал участия в спорах и изысках схоластов; он предпочитал непосредственное восприятие рациональному пониманию. Ему не нужно было спорить о существовании Бога, Марии и святых; он был убежден, что видел их; он чувствовал их ближе к себе, чем любой предмет или человек в его окружении; по-своему он был одурманенным Богом человеком. Однако мистические переживания не сделали его непрактичным. Он умел сочетать уступчивость в средствах с непреклонностью в целях. Он не оправдывал никаких средств для достижения цели, которую считал хорошей, но он мог тянуть время, умерить свои надежды и требования, приспособить свои методы к характеру и условиям, использовать дипломатию, когда это было необходимо, проницательно судить о людях, выбирать подходящих помощников и агентов и управлять людьми так, как если бы он был генералом, ведущим военную компанию, как он сам думал. Он называл свою маленькую группу военным термином — Compañía de Jesú; это были солдаты, завербованные на всю жизнь в войну против неверия и распада Церкви. Со своей стороны, как нечто само собой разумеющееся и необходимое, они приняли военную дисциплину слаженных действий под абсолютным командованием.