– Сюда я приезжаю подумать.
Потом достал с заднего сиденья кейс, набитый репродукциями, и вышел. Рэй не шевелился, пока Эдди не заглянул в окно.
– Ты идешь? – спросил он.
В лес уводила тропинка, петлявшая между обвитыми плющом деревьями, и Рэй двинулся по ней нслед за дядей Эдди. Эдди шел быстро, и кейс стукался о его ногу на каждом шагу. Рэй слышал впереди непонятный шум; похоже на шум атмосферных помех, подумал он и представил, что где-то там, глубоко в чаще, стоит телевизор со светящимся серо-голубым экраном. Но это был не телевизор: это оказалась река, а шум производила вода, бегущая по камням и бревнам. Он видел ее совершенно отчетливо при свете, падавшем между расступившимися деревьями, – река находилась всего в нескольких милях от дома, а он никогда прежде не бывал здесь. Он даже не знал о ее существовании. Никто никогда не говорил Рэю о реке, никто никогда не привозил его сюда, – сегодня вечером дядя Эдди сделал это впервые, а Рэй уже переезжал в другой город. Они переезжали. Не очень далеко. Но слишком далеко, чтобы когда-нибудь вернуться к этой реке. Казалось, все так и было спланировано; казалось, реку специально приберегли на самый последний момент, когда Рэй уже ничего не мог с ней поделать, кроме как запомнить.
Они сидели на берегу. Дядя Эдди молчал; кейс лежал на земле рядом с ним. Его лицо впитывало свет звездного неба. Наконец он нарушил молчание.
– Ты когда-нибудь задумывался, куда исчезают звезды днем, Рэй? – спросил он.
Рэй помотал головой. Эдди тихо рассмеялся.
– Будь это лампочки, – сказал он, – кому-нибудь пришлось бы ходить и выключать все до единой.
– Это не лампочки, – сказал Рэй.
– Да, ты прав, мистер Умник. Так куда они деваются?
– Они никуда не деваются. Просто солнце светит ярче.
– Правильно. Они никуда не деваются. Просто меркнут при свете солнца. – Он посмотрел на звезды. – Слушай, ты ведь не расскажешь Лерлин, куда мы ездили сегодня?
– Я не думал об этом, – сказал Рэй.
Он смотрел неподвижным взглядом на противоположный берег.
– Ну так как? – спросил дядя Эдди.
– Не расскажу.
Дядя Эдди улыбнулся своей обычной улыбкой и кивнул:
– Ты нормальный парень, Рэй.
Они еще несколько минут сидели молча. Потом дядя Эдди встал и потянулся с протяжным стоном.
– Смотри. – Он открыл свой кейс и вынул оттуда одну из картонок с репродукцией. Щурясь в лунном свете, он взглянул на нее. – Ван Гог. Ван Гог летает действительно здорово.
И одним коротким стремительным движением кисти он запустил картину на другой берег, где она исчезла среди деревьев. Рэй понял, что такое происходит не впервые. Понял, что дядя Эдди уже не раз поступал с картинами подобным образом.
Эдди достал следующую.
– Пикассо, – сказал он. – Лучше, чем «летающая тарелка».
На самом деле не лучше, подумал Рэй. Она полетела не прямо, но зато высоко и далеко, как бумеранг, только не возвратилась обратно.
– На, попробуй, – предложил дядя Эдди.
Он протянул Рэю очередную картину.
– А это кто? – спросил Рэй.
– Посмотрим, – сказал дядя Эдди. – По-моему… по-моему, Караваджо. Едва ли ты слышал о нем. Обрати внимание на светотень, на переходы от света к тени. Отлично смотрится в ванной или в коридоре. Бросай.
Рэй бросил. Картина не долетела до противоположного берега. Она взмыла высоко в воздух и исчезла в темном небе. Несколько секунд дядя Эдди и Рэй смотрели вверх, запрокинув головы. Картина исчезла – словно пойманная и унесенная ввысь незримой рукой. Но потом она вдруг вылетела из темноты, рассекая воздух с тихим стрекотом, точно крылышки колибри, вращаясь так быстро, что они даже не замечали вращения. Рэй видел женщину, сидящую в полумраке за старым дубовым столом, и свечу, горящую в самом углу маленького полотна; белое плечо женщины ярко освещено, лицо теряется в тени. Картина падала с неба, вращаясь со страшной скоростью, и наконец врезалась ребром прямо в лоб дяде Эдди. Казалось, она на мгновение застыла там, а потом он повалился наземь от острой неожиданной боли. Он упал на берегу реки и застонал, схватившись рукой за окровавленный лоб. – Будь оно все проклято! – сказал он. – Будь оно проклято! Я ненавижу живопись. Ненавижу!
Он встал и пинком ноги отправил кейс в реку. Тот проплыл несколько ярдов, а потом наткнулся на корягу и застрял. Эдди стоял на берегу, кипя яростью, тяжело дыша.
– Думаю, нам пора возвращаться, – спустя несколько секунд сказал он.
На обратном пути дядя Эдди вел машину медленно. Тоненькая струйка крови, словно река на географической карте, запеклась у него на щеке. При виде нее Рэя слегка мутило. Но дядя Эдди не произносил ни слова. Сейчас он казался совершенно чужим человеком. Рэй смотрел на него – на маленькие руки, вцепившиеся в баранку, на живот, чуть нависающий над ремнем, – и задавался вопросом, кто он такой. Этого не знает никто, думал он, даже тетя Лерлин. Впрочем, возможно, она и знает – но верится с трудом. Я с таким же успехом мог бы сейчас сидеть рядом с человеком, которого вижу в первый раз в жизни, думал Рэй.
– Боже мой! – сказал дядя Эдди, когда они вывернули на улицу, где жил Рэй. – Ты только посмотри, Рэй.
Автомобильные фары высветили дом, скользнув яркими лучами по двору, словно тюремные прожектора. Но дом был погружен во мрак. Весь свет там уже выключили. Тетя Лерлин больше не сидела на веранде, и Рэй не видел ни Элоизы, ни мамы с папой. Грузовик для перевозки мебели тоже исчез. За всеми окнами чернела пустота покинутых комнат. И никакого Бонса.
Дядя Эдди рассмеялся, останавливая машину на подъездной дороге. Но это был не хороший смех, а смех человека в глубокой растерянности. Двигатель урчал еще несколько секунд после того, как Эдди выключил зажигание. Он вышел из машины, оставив фары включенными, и прошагал к двери, где нашел заткнутую в щель записку. Он вернулся, размахивая бумажкой, словно крохотным белым флагом, сел в машину и вздохнул, переводя взгляд с записки на Рэя и обратно.
– Они вернутся, – сказал он. – Пишут, что вернутся очень скоро. – Он засунул записку в карман. – Пишут, чтобы мы ждали здесь.
– Ждали? – переспросил Рэй. – Мы должны ждать здесь?
– Конечно, – сказал Эдди. – Ты что, мне не веришь?
– Верю, – сказал Рэй.
– Если не веришь, можешь сам прочитать записку.
– Я верю, – сказал Рэй. – Просто спросил.
– Ну и лады.
Дядя Эдди поерзал на сиденье, пытаясь устроиться поудобнее, и широко зевнул.
– А про Бонса там ничего не сказано? – спросил Рэй.
Эдди на минуту задумался, глядя через лобовое стекло на дом, все еще освещенный лучами фар.
– Конечно сказано. Только сейчас вспомнил. Они пишут, что нашли Бонса и забрали с собой и все в порядке. – Он взглянул на Рэя, проверяя, поверил ли он. – Хорошие новости, верно?
– Хорошие, – согласился Рэй.
– Да, сэр. Все просто отлично, – сказал дядя Эдди. – Все тип-топ. Нам просто совершенно не о чем беспокоиться. Настоящий хеппи-энд.
Дядя Эдди рассмеялся, подмигнул и выключил фары, – и все вокруг погрузилось во тьму, только звезды сияли высоко в небе. Он включил радиоприемник, еле слышно, и шкала нежно засветилась бледно-зеленым. Несколько минут они сидели, глядя в ночь. Потом дядя Эдди закрыл глаза, откинул голову на спинку сиденья и задышал глубоко и ровно, чуть приоткрыв рот. Скоро он захрапел, погрузившись в глубокий сон. Рэй смотрел на него и думал, что он похож на человека, привыкшего спать в машине. На человека, которому не раз доводилось ночевать таким образом.
ОСЕНЬ 1961-го
Наследство
Всю дорогу на похороны дедушки Рэй смотрел в окно на проплывающий мимо мир: на длинные красивые поля табака; высокие, лениво покачивающиеся стебли кукурузы; полуразвалившиеся коричневые сараи, залитые ярким солнечным светом. На небе не виднелось ни облачка, и солнце жарило так сильно, что к нагретому виниловому сиденью местами было не прикоснуться, несмотря на включенный кондиционер. Элоиза сидела рядом с ним и читала книгу. В отличие от Рэя, ее не тошнило, когда она читала в машине. Отец сидел за рулем, а мать на переднем пассажирском сиденье, в больших черных очках, прикрывавших глаза и часть щек, с гладко зачесанными назад и заколотыми черепаховой заколкой тонкими рыжими волосами. Они ехали на похороны ее отца. Время от времени она чуть поворачивала голову и что-то говорила мужу, а он взглядывал на нее и кивал или просто легко дотрагивался до ее плеча. Гул транспортного потока разделял передние и задние сиденья подобием звукового барьера, и Рэй не слышал, что говорила мать и что отвечал отец. Он просто видел, что они очень милы друг с другом, и хотя ему было всего одиннадцать, он понимал, что главным образом дело здесь в смерти дедушки. Рэй радовался; он сознавал, что в данных обстоятельствах не должен радоваться, но ничего не мог с собой поделать. Он был счастлив по пути на похороны дедушки. – Эй, сзади, как вы там? – спустя некоторое время спросил отец. На заднем сиденье не наблюдалось никакой возни, не происходило никаких драк за территорию – слышалось лишь ровное дыхание неподвижных тел и сухой шелест переворачиваемых страниц. Это само по себе служило поводом для беспокойства.