Когда такое происходит, думал Рэй, когда мужчина берет руку замужней женщины, разве не должна рука у него внезапно отвалиться, рассыпаться в прах или хотя бы покрыться язвами? Л другие части его тела? А что насчет заключительного акта? Этого Рэй даже представить не мог: как она полностью принимает в себя другого мужчину, наглухо закрывающего все входы и выходы, заявляющего с последним победоносным актом о своих правах на ее сердце, ум, тело и душу и оставляющего Рэю лишь полую оболочку женщины, у которой все то же имя, все те же полосы, все те же руки и глаза, все то же кольцо на пальце, но которая непостижимым образом изменилась, стала совсем другой. Хотя по-прежнему принадлежит Рэю. Рэю. Она вернулась. Рэй с женой снова были вместе.
При первой же возможности Рэй начал исправлять Дженни, очищать от скверны, стирать с ее тела все до последнего следы, оставленные другим мужчиной. Ибо Рэй победил. Другой мужчина ушел. Он вернулся к своей жене, к своей жизни. Однако чужие отпечатки пальцев остались на ней повсюду. В местах, до которых дотрагивались его губы, его руки и прочие части тела, о которых Рэй даже думать отказывался; все они оставили на ней следы. Перед Рэем стояла задача вернуть Дженни в свою собственность.
Поначалу дело двигалось медленно. Сразу восстановить прежние отношения не представлялось возможным. Но каждое прикосновение к ней знаменовало для Рэя маленькую победу: он уничтожал еще одну частицу чужого мужчины. Беря Дженни за руку, он словно запечатлевал след своего прикосновения поверх следов, оставленных другим, истреблял всякую память о них. Целуя Дженни (даже поначалу, когда они обменивались прохладными поцелуями), он не просто целовал ее, он утверждал свое главенство там, у нее на губах. Своими губами он показывал ее губам, кто здесь хозяин, кто по-настоящему любит ее, чьи губы остались здесь после ухода другого мужчины. Когда он убирал у нее с глаз прядь каштановых волос, когда нежно накрывал ладонями ее груди, когда притягивал к себе и обнимал с такой силой, что у обоих чуть не трещали кости, он отвоевывал еще одну частицу ее существа.
Постепенно, мало-помалу он возвращал Дженни домой. Он дотрагивался до ее щек и подбородка, до плеч и рук, до бедер и ног и до родимого пятна на пояснице, поросшего нитевидными полосками, – чтобы просто добраться дотуда, требовалась вечность, но и до него тоже он дотрагивался и целовал. Он прижимал ладони к ушам Дженни. Он нежно потирал пальцы ее ног. Он хотел забраться в нее, он жалел, что у нее нет сумки, как у кенгуру. Наконец одним пасмурным днем они занялись любовью – хотя тогда, в первый раз, это было просто совокупление. Тело Рэя совокуплялось с телом Дженни – или, возможно, разговаривало. Они обсуждали проблемы посредством своих тел. Таким образом он неуклонно шел к своей цели, не сворачивая в сторону, покуда другой мужчина не исчез окончательно и она не стала снова целиком и полностью принадлежать ему.
Но потом Рэй вдруг проснулся посреди ночи (Дженни спала на своей стороне постели) и понял, что какое-то место на ее теле он пропустил. Вне всяких сомнений. Какое-то местечко, ему неизвестное, тайное местечко, до которого он никогда не добирался. Другой мужчина бывал там, но не Рэй. Он даже не знал, где искать. Глубокой ночью он мысленно тщательно обследовал все тело своей жены и наконец заснул, задаваясь вопросом: «Тыльная сторона колена? Морщинка на костяшке пальца? Складочка в уголках губ, изогнутых в улыбке?»
ОСЕНЬ 1993-го
После ее ухода
Когда Дженни ушла, Рэй перестал следить за собой. Он не брился, спал допоздна и много пил – все в первые же выходные. Он отключил телефон и лежал на своей новой постели – толстом бугристом матрасе, который они держали в чулане, для гостей. Кровать принадлежала жене, и она забрала ее с собой, вместе с прикроватной тумбочкой и лампой, всегда стоявшей на тумбочке, вместе со своими книгами, своими креслами, картинами и прелестными белыми носочками. Значительную часть тех выходных Рэй провел, дивясь на образовавшееся пустое пространство, открывавшее возможность для приобретения новых вещей, при виде которого хотелось плакать. Поскольку он не хотел приобретать новые вещи. Он хотел вернуть на место старые.
Итак, он перестал следить за собой, и сознание вседозволенности стало для него единственным источником удовольствия. После первого завтрака, поглощенного в одиночестве, он рыгнул: акт, совершенно немыслимый в присутствии Дженни. Он встал из-за стола и рыгнул как можно громче; звук отрыжки прогремел громовым раскатом в тишине пустого дома, и Рэй почувствовал себя счастливым человеком. Он представлял, какое выражение появилось бы у нее на лице, будь она сейчас здесь. Недоверие, смешанное с ужасом и отвращением, постепенно переходящее в жалость. Ох, как хотел бы он сейчас посмотреть на это лицо, на лицо своей жены.
Потом он пернул и почувствовал себя просто замечательно во всех отношениях. Не уйди она от него, находись она рядом, он никогда не пустил бы газы так мощно и с таким удовольствием. Наверное, он бы сдержался, заставил газы раствориться в своих внутренностях, где они деваются невесть куда и невесть во что превращаются. Но теперь Рэй мог рыгать и пердеть вволю, не страшась кары. Легкая дрожь возбуждения пробежала по его телу подобием статического электричества. И на фоне тупой ноющей боли она в некотором смысле давала надежду.
С этой точки зрения все представлялось восхитительным головокружительным спуском с крутого склона горы. Громоподобное выделение ядовитых газов было только началом. Рэй перестал мыться. Он не вышел на работу. Он всю неделю носил одну футболку и одни джинсы, покуда те не заскорузли по мере накопления новых впечатлений.
С ней он постоянно изо всех сил жал на педали, поднимаясь в гору, говорил себе Рэй. Старался измениться в соответствии с ее желаниями, старался стать таким человеком, какой ей нужен, – и все без толку. Она все равно ушла от него.
На четвертый вечер он позвонил одной своей знакомой. Не Дебби, которая являлась причиной всего случившегося (она бросила работу в магазине Рэя и переехала, поскольку страх, испытываемый ею при встречах с Дженни два-три раза в неделю, оказался сильнее нее). Эту женщину звали Ким. Ким… какая-то там. Фамилии он не помнил. Рэй просто думал, что более одинокой женщины он в жизни не встречал. Очень миловидная и очень добрая – она постоянно подбирала и лечила бездомных животных, – но казалось, она просто создана для одиночества. Ким жила в многоквартирном доме возле парка, со своими кошками и австралийским попугаем, умевшим насвистывать популярную джазовую мелодию. У нее были длинные черные волосы и белая матовая кожа; и она все время зябко ежилась, словно от холода или от вида неприятного человека. И она симпатизировала Рэю. Она недвусмысленно давала ему понять это всякий раз, когда они встречались на вечеринке или в универмаге – где угодно. Он понимал все по тому, как она дотрагивалась до его руки и смотрела на него долгим немигающим взглядом. Она не могла выразить свою симпатию более деликатно или более открыто. Казалось, она внушала Рэю мысль: