Иду по коридору санчасти. Слышен шорох тапочек медсестры и глухие стоны из палат. Тени длинные, лица у встречных серые, измученные.
За спиной раздаётся знакомый голос.
— Глеб, подожди!
Оглядываюсь.
И вот она — Маша Озерова. Появляется в дверном проеме, будто ждала меня. В белом халате, немного большом для её стройной фигуры, с повязанным косынкой медовым пучком волос. Глаза у неё — как всегда, живые, серые, цепкие. Замечает меня — и уголки губ слегка поднимаются.
— Ну, наконец-то! — говорит, поправляя халат на груди. — А я уж думала, не зайдешь.
— Маша, мне к ребятам, — отвечаю сухо, стараясь обойти её. Но она перекрывает мне дорогу, слегка наклоняется, будто рассматривает что-то важное на моем лице.
— Ты что, не рад меня видеть? — Она играет голосом, то шутливо, то с легкой обидой. — Или работаешь на контрасте? То на операции рискуешь жизнью, то здесь, в нашей скучной санчасти, теряешься.
Я молча делаю шаг в сторону, но она снова обгоняет меня, будто у неё всё под контролем. Вздыхает и, будто между делом, бросает.
— Знаешь, а Сашка Шохин с Леночкой, говорят, скоро свадьбу сыграют. Он, конечно, сейчас в Союзе, на развод подал с первой женой, а Леночка тут счастливая ходит — всем рассказывает.
Я киваю, пытаюсь выскользнуть, но Маша не дает.
— Вот у них всё ясно. А у нас… — Она бросает быстрый взгляд на меня, будто хочет поймать мою реакцию. — У нас, Беркут, как-то всё… непонятно.
Её голос звучит с лёгкой грустью, но в глазах — искра. Она, будто паутина, запутывает, не даёт отвернуться. Я чувствую, как всё внутри напрягается.
— Маша, — начинаю, но слова застревают где-то в горле.
— Что? — Она ждёт, наклонив голову, словно пытается выудить из меня то, что я сам не готов сказать.
Я отвожу взгляд, замечаю, как солнце бьет в окно, окрашивая её волосы в золотистый оттенок. У меня внутри начинает вертеться одна мысль — «Надо сказать. Надо уже раз и навсегда разобраться».
Но в этот момент я не нахожу нужных слов.
— Ничего, — бросаю коротко и, чуть ли не силой, пробираюсь мимо неё.
Она остаётся стоять у двери, но я чувствую её взгляд, тяжёлый, цепкий. Этот разговор откладывается. На потом. На чуть позже. На тот момент, когда я соберусь, чтобы сказать ей, что у нас ничего не будет. Я понимаю, что причиню ей боль. Поэтому всё оттягиваю этот момент.
А пока я просто стараюсь сосредоточиться на ребятах в палатах и на том, зачем пришел сюда.
Она обиженно хмыкает, но пропускает. Я киваю на палату.
— Сухов с Свиридовым там?
— Да, заходи. Только не долго, у них скоро перевязки.
Толкаю дверь. И сразу в нос ударяет запах.
Пахнет кровью и лекарствами. Сухов сидит на кровати, правая нога в гипсе, лицо побледнело, но он пытается держаться. Рядом Свиридов — лежит, глаза полузакрыты, толи дремлет, толи медитирует.
На соседних койках — ребята, один без руки, второй без ноги. Первый, кажется, спит, другой что-то шепчет, глядя в потолок.
— Ну, привет, герои! — я стараюсь улыбнуться, чтобы хоть немного поднять им настроение.
— Привет, Беркут, — Сухов кивает, но голос его слабый. — Чего такой мрачный?
— Да начальство опять дёргает. Командиры сегодня на разговор вызывали. Все по очереди, — усмехаюсь. — До генерала Жигалова.
Свиридов открывает глаза.
— И что?
— Разбирательство назначили.
— Ты что, карты отдал? — голос Серёги становится резким.
— Какие карты? Я им фальшивку подсунул. Но это нужно ещё доказать.
Сухов смотрит на меня с уважением, а Свиридов качает головой.
— Слушай, Беркут, тебе бы в кино сниматься. Ты как это всё успеваешь?
— Знаешь, на войне времени думать мало, — усмехаюсь. — А у вас как? Что говорят про протезы? — киваю парню на соседней кровати.
— Обещают, что будут как новые, — мрачно отвечает парень с перебинтованной культей на соседней койке. — Только дома теперь кому нужен буду? Жена — то не железная.
Я молчу, и тишина становится тяжёлой, будто воздух загустел.
Свиридов вдруг ухмыляется.
— Слушай, а ты с Машкой-то… Это как? Она ж на тебя глазами такими стреляет — скоро свадьбу сыграете.
— Не будет свадьбы, — резко говорю.
Он смотрит на меня, словно я сказал что-то страшное.
— Да ладно, не шути так. Шохин вот уже с Ленкой своей договорился, разводится с женой. И вы там с Машей вдвоём под венец.
— Маша мне не невеста, — повторяю твёрдо.
Свиридов выдыхает.
— Ты с ума сошёл. Мы ведь помним, как ты к ней в самоволку бегал — ездил за 40 километров. А теперь она рядом, а ты… Она ведь…