На пороге стоит фигура, от которой внутри у меня всё переворачивается.
— Ну что, доволен, Беркут? — усмехается Грачев, видя моё лицо. — Вот тебе четвёртый.
Меня, словно током прошибает…
Глава 4
Дверь в кабинет открывается резко.
В проёме появляется знакомая фигура — высокий, подтянутый, с немного хитрым прищуром в глазах. Шохин. Чёрт возьми, вернулся.
— Ну ты и кадр, Саша, — вырывается у меня прежде, чем успеваю подумать. Встаю, протягиваю руку, а он только кивает в ответ. Взгляд беглый, чуть настороженный. Чувствую, что-то не так.
— Привет, Беркут, — голос у него хриплый, как у человека, который успел и выспаться в самолёте, и натерпеться в пути. — Только что из Союза. Вызвали прямо сюда, даже рюкзак не успел бросить.
Грачев поднимает голову, застывает на мгновение, будто оценивает Сашу. Затем указывает пальцем на стул.
— Садись, Шохин.
Саша садится. Я почти чувствую, как в комнате становится тесно от напряжения.
— Карта, — вставляю я, обрывая молчание. — Подтвердили?
Полковник кивает, но его взгляд холоден, будто выжидает, как мы отреагируем.
— Да, подтвердили. Настоящая. Но… — делает паузу, — Яровой предугадал, что мы можем что-то подобное провернуть. Заранее подготовил подмену. Ну и хитрый лис.
— Вы про фальшивку?
Грачев морщится.
— Именно. Прекрасно исполненная, кстати. Если бы не наши специалисты, мы бы не заметили подмены.
Саша мечтательно смотрит куда-то в стену. С его лица ничего не считывается, но я знаю, что он переваривает слова. Это Шохин. Он всегда вникает глубже, чем говорит.
— А если бы мы не поняли? — спрашиваю, но голос уже тише.
— Тогда, Беркут, — Грачев откладывает блокнот, опирается локтями о стол, — мы бы сейчас с тобой не разговаривали. Твои действия, конечно, блестящи, но этот вариант обмена был у них предусмотрен. Поэтому они тащили с собой срочников в горы, хотя могли избавиться от них. Яровой знал, что они сделают ставку на карту.
Я молчу, перевариваю.
— А ты сам-то что думаешь? — вдруг спрашивает Шохин, повернувшись ко мне. Его голос ровный, но в глазах проскальзывает что-то вроде вызова.
— Думаю, — отвечаю, прищурившись, — что Яровой не один. Кто-то из наших ему помогает. Слишком хорошо всё рассчитано.
Грачев меняется в лице, но ничего не говорит. Лишь смотрит, как будто пытается решить, поверить мне или нет.
— Интересное наблюдение, Беркут, — говорит он наконец. — Очень неожиданное.
Я киваю.
— Что дальше? — спрашивает Шохин. — какая задача?
— Дальше мы приступаем к очередному заданию, — отвечает Грачев, и в его голосе звучит усталость. — А ты, Беркут, Введешь его в курс дела.
— Хорошо, товарищ полковник.
Грачёв улыбается уголком губ.
Саша молчит, но смотрит на меня с интересом.
— Когда отправляемся? –спрашивает Сашка.
— Скоро, — говорит полковник наконец. — Очень скоро.
Расставшись с Шохиным, я иду к себе в палатку. В нашей части стоят модули казармы солдат, медчасти, столовой. Остальное — палаточный городок. Похоже, наспех все собирали, чтобы укомплектовать воинскую часть. Известные события поджимали.
Теплый афганский вечер тянет за собой запахи — пыль, табак, солярка. Где-то вдалеке потрескивает костёр. Спина влажная, рубаха прилипает, словно вторая кожа. В голове крутится одно имя.
Маша.
Она думает, что я тот самый Беркутов, с которым у неё был роман. Парень с лёгкой улыбкой, уверенным взглядом и мечтами о будущем. Но я не он. Чужое тело, чужая жизнь. А её глаза смотрят так, будто видят кого-то, кем я никогда не стану. Как объяснить? Стоит ли вообще?
И что толку в словах, если завтра меня может разорвать осколком или засыпать в ущелье?
Вхожу в палатку, не включая свет. Внутри темно, только лунный свет пробивается через ткань, обрисовывая контуры вещей — рюкзак в углу, сброшенные берцы. Я думаю, что сейчас завалюсь на раскладушку, закрою глаза и попробую не думать. Не о Маше, не о завтрашнем задании, не о том, кто я теперь.
— Ты поздно, — тихий голос разрезает тишину.
Я замираю. Из темноты выходит фигура. Маша ловит каждое мгновение. Она здесь, в моей палатке.
— Что ты тут делаешь? — голос у меня хриплый, сухой. В горле першит.
Она подходит ближе, так близко, что я чувствую запах её духов — чуть сладковатый, с тонкой горчинкой. Поднимает руку и кладёт пальцы мне на губы.
— Молчи, — шепчет она. — Я всё поняла. Мы расстаёмся.
Я хочу что-то сказать, но её пальцы не дают мне открыть рот. Она говорит, а я слушаю, будто она обязана мне что-то объяснить.