Шло время. Дни, месяцы, годы...
ГЛАВА 2
ИСТОРИЯ КЭННЕЛА
Я перехожу к той июньской ночи через три с небольшим года после исчезновения Кэннела, с которой, можно сказать, и началось мое участие в описываемой драме. К той ночи, когда Лэнтин и я заработались в лаборатории Фонда допоздна и когда нас вдруг прервал телефонный звонок.
Наш эксперимент как раз подошел к решающему стадии, так что, пока Лэнтин торопился к телефону, я мог слышать его раздраженное бормотание - он грозился выкинуть телефон из лаборатории. Я не расслышал его первого вопроса, однако через минуту тишины он странным голосом выпалил одно единственное слово:
- Кэннел!
Я встрепенулся и немедля поспешил к Лэнтину. Когда я подошел, он, не убирая трубку от уха, повернулся ко мне. Его лицо красноречиво свидетельствовало о глубоком изумлении.
- Буду через десять минут! - рявкнул Лэнтин в аппарат и повесил трубку. И тут же угодил под шквал моих жадных расспросов.
- Боже правый, Уилер, - воскликнул он, - это Кэннел!
- Что? - глупо спросил я, ошарашенный его заявлением.
- Это Кэннел, - повторил доктор. - Он сейчас в моей квартире. Ждет встречи. Просит немедленно приехать. Где он мог пропадать целых три года?
Но я уже тянулся за своей шляпой, и спустя минуту мы с Лэнтином стояли на улице и ловили свободное такси. Холостяцкое жилище Лэнтина - маленькое бунгало, выстроенное на крыше большого многоквартирного дома - находилось на Западной 70-ой, и мы с максимальной допустимой законом скоростью рванули туда по проспекту.
За всю дорогу Лэнтин не проронил ни слова. Он явно был сильно взволнован, тогда как мое собственное беспокойство быстро улеглось. В конце концов, думал я, все это может оказаться дурацким розыгрышем, пусть даже это и непростительно - разыгрывать кого-то подобным образом. Хотя, если Лэнтин узнал голос... Прежде чем я успел его об этом спросить, машина затормозила у тротуара, и мы поспешили внутрь здания, к лифту.
Когда кабина достигла самого верха жилого дома, Лэнтин немедленно покинул ее и, сгорая от нетерпения, пересек фойе своей квартиры. Распахнув дверь, он замер на пороге. Стоя позади Лэнтина, я бросил взгляд вглубь комнаты. Там находился какой-то мужчина - мужчина, который вскочил на ноги и быстро направился к нам. Я сразу же понял, что это был Кэннел. Да, Кэннел... Но изменившийся.
Его лицо выглядело изможденным и осунувшимся; вместо прежнего нетерпеливого и вызывающего выражения, на лице мужчины лежала печать сверхъестественного страха. Страха, который сквозил даже в той напряженной, полусогнутой позе, с какой он двигался к нам через комнату. Вглядываясь в наши лица горящими глазами, Кэннел приблизился и, схватив Лэнтина за руки, с трудом попытался заговорить.
- Слава богу, ты пришел, Лэнтин! - выкрикнул он, задыхаясь.
Мы с Лэнтином стояли, утратив дар речи. Под напором внезапно нахлынувших чувств Кэннел отступил назад, устало опустился в кресло и обессиленно провел ладонью по лицу. И тут Лэнтин впервые подал голос.
- Где тебя носило, старина? - воскликнул он. - Три года! Ради всего святого, Кэннел, что с тобой стряслось? Где ты был все это время?
Кэннел вперился в нас странным, сумрачным взглядом; на его лицо наползла угрюмая тень.
- Все это время? - повторил он задумчиво. - Три года? Для вас, быть может, и три. Но не для меня. Не для меня...
Мы с Лэнтином обменялись быстрыми взглядами. Он что, сошел с ума? Не в этом ли причина его странного исчезновения?
Кэннел заметил, как мы переглядываемся, и все понял.
- Я знаю, о чем вы думаете, - сказал он. - И временами мне кажется, что вы правы и я действительно спятил. Мне было бы куда легче, если бы все оказалось именно так.
Однако, прежде чем мы смогли как-то высказаться по поводу его странных слов, настроение Кэннела резко изменилось. С внезапным оживлением он подался в нашу сторону и жестом пригласил нас располагаться в креслах рядом с ним.
- Но вам двоим... - произнес он. - Вам двоим я могу рассказать о том, что видел... О том, что произошло. Кому-нибудь другому я бы не осмелился ничего рассказывать. Нет! Мне бы ни за что не поверили. А может, и вы не поверите. Однако все это правда. Правда! Уверяю вас!
При последних словах голос Кэннела взлетел до неприятного, пронзительного крика. Затем, с трудом овладев расшатанными нервами, он продолжил:
- Вы знаете, зачем я отправился в Ангкор и что намеревался там предпринять. Поднявшись на пароходе вверх по Меконгу, я затем нанял туземцев, чтобы на их байдарках проделать оставшуюся часть пути. Туземцы провезли меня вверх по извилистым водным тропкам, вдоль узких ручьев и древних каналов, переправили через огромное озеро, в водах которого раскинулся затопленный лес. Потом мы прошли по еще одной речушке и наконец на воловьей упряжке добрались до самого Ангкора.
Нет смысла пытаться описать вам то место. Я видел большинство великих развалин прошлого и выдающихся сооружений современности, однако Ангкор затмевает их все - это самая величественная постройка из тех, что когда-либо возводились руками людей. Необъятный город из резного серого камня. Город, чьи лепные, похожие на кружева ограды и зубчатые крепостные стены на протяжении тысячи лет взирали свысока на одни лишь джунгли, что обступают его со всех сторон, а еще - на тишину и смерть, которые лежат там воплощенные в нем самом. Буквально гектары разрушенных зданий. Квадратные мили крошащихся камней. И в самом сердце этого обширного скопления обломков возвышается дворец Ангкор-Тхом - огромные развалины, чьи дворы, и стены, и террасы стоят запустелые и разоренные, так же как и город вокруг них.
Город опоясан глубоким рвом. Через ров переброшена большая, сложенная из гигантских каменных блоков дамба. Эта широкая, ровная магистраль ведет через джунгли к расположенному неподалеку величайшему украшению того места, исполинскому храму Ангкор-Ват. В отличие от дворца и города, храм не лежит в руинах - он сохранился почти в том же виде, в каком, наверное, пребывал в те времена, когда город блистал великолепием и был полон жизни. Храм возносится на чудовищную высоту; темные, суровые стены маячат высоко над окружившими их зелеными джунглями. Когда я впервые вошел внутрь, грандиозное величие того места оказалось настолько впечатляющим и непреодолимым, что мне сделалось стыдно за мою самонадеянность. Мне чудилось, что, подобно некой осязаемой волне, на меня накатывает душная, гнетущая тишина; в ее объятиях я ощущал себя ничтожным и незначительным.