Палуба была залита солнцем, и, глядя вокруг, Рэймидж был поражен, увидев, что они находятся посреди большого флота — шесть больших трехпалубных кораблей, больше двух дюжин двухпалубных, один из которых буксировал лишенный мачт фрегат, и пять или шесть фрегатов — один из них вел на буксире «Кэтлин» под испанским флагом. Видя ее в качестве приза, воображая испанского офицера в его каюте — каюте Джанны, — Рэймидж, чувствовал, что почти лишился сил от тревоги и гнева.
Когда они выстроились в шеренгу вдоль мостика под руководством испанского офицера, он понял, что был единственным, кто брился в течение последних двадцати четырех часов, и быстро потер лицо, чтобы размазать по нему грязь и пот.
Когда офицер пошел к каюте капитана, Джексон прошептал:
— Думаю так: теперь мы просто поклянемся, что нас захватили на нейтральных судах и заставили служить.
— И что в этом хорошего? — спросил Рэймидж. — Они просто заставят нас служить им.
— Не обязательно. И если даже так, то легче сбежать с испанского судна в порту чем из испанской тюрьмы. Но мы для начала потребуем, чтобы нас освободили как нейтралов.
— Ага, — сказал один из матросов, Билл Стаффорда, чей акцент кокни явно противоречил записи «Америка» в графе «Где родился». Запись была, вероятно, сделана из уважения к факту, что он купил Протекцию. — Ага, — пробормотал Стаффорд себе под нос, — мы должны иметь наши права: нас не должны были мобилизовывать, говорю я. Мы — свободные люди! — Он цыкнул зубом, как бы утверждая собственную Декларацию Независимости, и добавил: — И это и про нашего Ника тоже.
Остальные матросы захихикали осторожно, но Джексон зашипел на них:
— Ради Бога не забывайте, парни: он теперь для нас Ник!
Испанский офицер возвратился с капитаном — высоким, худым молодым человеком с черными, тщательно уложенными вьющиеся волосы. Рэймидж предположил, что в то время, как его друзья называют его черты орлиными, его враги говорят, что у него лицо вырублено топором.
Капитан остановился в нескольких шагах, посмотрел на них свысока, как если бы они были рогатым скотом на рынке, и сказал на прекрасном английском языке:
— Вот люди, которые предали пять разных стран!
Джексон быстро спросил:
— Как так, сэр?
— Ни один из вас не англичанин?
— Нет, сэр.
— Тогда, сражаясь за англичан, вы предаете свою собственную страну.
— У нас не было никакого выбора, сэр! — сказал Джексон с таким негодованием, что ему нельзя было не поверить.
— Почему?
— Мы были просто похищены с наших собственных судов англичанами. Мы должны были служить — они повесили бы нас, если бы мы отказались.
— Это правда? — спросил капитан Рэймиджа.
— Да, сэр. Эти англичане как только взойдут на борт, снимают матросов, каких они хотят — обычно лучших, — и это все.
— Вы американцы?
— Да, сэр.
— Но у вас есть Протекция или нет?
— Да, и я показал ее офицерам, но они не обратили внимания.
— Но вы могли настаивать.
— Без толку, сэр: мы пытались не один раз. Единственный способ получить свободу — сойти на берег и найти американского консула, который направит ноту. Тогда они должны освободить нас.
— Почему вы не сделали этого?
Рэймидж изобразил то, что он надеялся, сойдет за уважительный, но циничный смех.
— Никаких шансов сойти на берег в порту, сэр. Мне разрешали сойти на сушу только дважды за два года — дрова и вода.
— Дрова и вода?
— Да, сэр: нарубить дров для котлов кока и заполнить бочки пресной водой. Всегда в пустынных местах.
— Конечно, я понимаю. Хорошо, теперь я уверен, что все вы хотите пойти на службу Его Католическому Величеству?
— Кому? — спросил Джексон с таким удивлением в голосе, что оно, очевидно, не было притворным.
— Моему хозяину, королю Испании.
— Ну, большое спасибо, сэр, — сказал Джексон, — но нам всем хотелось бы поскорее получить разрешение пойти по домам.
— Очень хорошо, — отрезал испанец, раздраженный тем, что упустил шанс заполучить восемь опытных моряков. — Вы будете переданы на флагман. В конечном счете вы, возможно, пожалеете, что отказались служить у меня.