Рэймидж был благодарен за то, что консул, в отличие от испанских и итальянских чиновников, не считал необходимым заставить их ждать полчаса, чтобы продемонстрировать свою значимость. Вместо этого, когда они вошли в приемную, чей-то спокойный голос пригласил их в кабинет. Рэймидж прилагал сознательное усилие, чтобы казаться столь же взволнованным, как Стаффорд и Фуллер, надеясь предоставить объяснения Джексону.
Консул был высоким, седым человеком с мерцающими голубыми глазами, и когда четверо моряков вошли в кабинет, он убирал со столика разложенные там игральные карты.
— Добрый день, — сказал он бодро. — Вы прервали мой пасьянс, но, к счастью, я как раз достиг точки, когда мог победить только обманом. Итак, что я могу сделать для вас?
— Мы моряки, — сказал Джексон. — Мы…
— Мы думали, — сказал Рэймидж так же нервно, — что…
Консул перетасовал карты и начал раскладывать новый пасьянс. Рэймидж, предполагая, что он делает это, чтобы они не так волновались, продолжил колеблющимся и неуверенным голосом:
— Испанцы спасли нас с британского военного корабля, сэр. Давным-давно нас всех насильно завербовали. Испанцы… Ну, мы показали им наши Протекции, сэр, и они… Ну, как только мы добрались сюда, они освободили нас.
Консул поднял листок бумаги:
— Николас Гилрой, Томас Джексон, Билл Стаффорд и Генри Фуллер?
— Так точно, сэр!
— Да, адмирал написал мне о вас. Он даже заплатил вам задолженное жалованье, я полагаю.
— Да, сэр — более или менее.
— Несколько меньше, чем было на бумаге? — спросил консул проницательно.
— Приблизительно на одну треть, сэр.
— Вам повезло. В этой стране у всех липкие руки.
Любопытное выражение, подумал Рэймидж. Консулу не нравятся испанцы? Если так — а это вполне возможно, если он долго живет в Картахене, — то он может быть весьма полезен.
— Таким образом, мы здесь, сэр. Они пробовали заставить нас служить в испанском флоте, но мы настаивали на наших правах.
— Да, конечно, — сказал консул сухо. — Могу я взглянуть на ваши Протекции?
Четверо стали копаться в карманах. Джексон первым нашел документ, развернул его и, разгладив складки, положил перед консулом, который зачитал половину вслух, половину про себя:
— Томас Джексон… Чарлстон, Южная Каролина… рост приблизительно пять футов десять дюймов…
Он посмотрел бумагу на свет, чтобы проверить водяные знаки, затем свернул, отдал Джексону и взял другие три, зачитывая некоторые детали вслух:
— Вы — Стаффорд?
Когда Стаффорд ответил, брови консула поднялись:
— Вы родились в Америке?
— Нет, сэр. Увезен туда ребенком.
— В самом деле? А вы должно быть Фуллер? — спросил он, оборачиваясь к жителю Суффолка, который кивнул. — Без сомнения, вы также попали в Америку ребенком?
— Да, сэр! — ответил Фуллер нетерпеливо. — Маленький как колюшка.
Рэймидж чуть не рассмеялся и над акцентом, и над неизбежным намеком на рыбу.
— А вы, значит, Гилрой.
Несколько секунд Рэймидж смотрел на консула, не понимая, потом ответил поспешно, стараясь, чтобы его голос звучал безразлично, насколько это возможно:
— Да, сэр: Николас Гилрой.
Консул вернул им Протекции и спросил:
— Что вы хотите, чтобы я сделал для вас?
— Если бы вы могли помочь нам получить места на судне, идущем в Америку…
— Не слишком трудно, но вам, может быть, придется долго ждать.
— О, — сказал Джексон печально. — Я не видел дом целых три года.
— Хватит у вас денег, чтобы было на что жить, пока вы ждете?
— Зависит от того, сколько времени ждать, сэр.
— Конечно, конечно. Но так или иначе, в настоящее время у вас достаточно испанских денег. Между прочим, Стаффорд, сколько вы заплатили за эту Протекцию?
— Два фунта! — воскликнул Стаффорд и опустил глаза, понимая, что попал в ловушку.
— Не смущайтесь, — сказал консул, улыбаясь. — Пять фунтов были обычной ценой, когда я приплыл из Нью-Йорка два года назад. Я полагаю, Гилрой и Фуллер заплатили больше.
Рэймидж понимал, что все они, за исключением Джексона, единственного подлинного американца, были теперь во власти консула. Он также понимал, что этому человеку по крайней мере пятьдесят лет, а американская Независимость была объявлена немногим больше двадцати пяти лет назад, и акцент казался знакомым… Он может многое для них сделать. Ясно, что теперь не время притворяться.