Возможно, если бы он знал ответ, то мог бы покинуть море. Но найти ответ это все равно, что найти Золотое руно — если оно уже найдено, значит, нечего больше делать всю оставшуюся жизнь: ни стремлений, ни целей, ни задач…
Он оглянулся для еще одного последнего неторопливого взгляда на Гибралтар, и на мгновение он снова стал ребенком, лежащим на животе на корнуоллском пляже, упираясь взглядом в большой валун на расстоянии в несколько футов. Здания, громоздящиеся на крутых склонах, казались крошечными раковинами; серые крепостные стены с пробитыми амбразурами — просто трещинами в камне, заросшими морскими водорослями… Смотрит ли Джанна с балкона Конвента? Он не был слишком уверен: они расстались и как любовники, и как незнакомцы, не хватило нескольких спокойных минут, чтобы…
Он оглянулся и увидел «Ла Провиденсиа» на якоре на расстоянии в сто ярдов. Он надеялся, что сэр Джон купит ее на службу. Даже если он не откажется от своей доли призовых денег, эти шесть моряков получат по несколько сотен фунтов — больше, чем они заработают за всю матросскую жизнь.
— Она служила нам хорошо.
— Да, сэр, — сказал Джексон задумчиво. — Я не возражал бы иметь ее как капера!
Всего за три дня и четыре ночи «Ла Провиденсиа» дошла от Картахены — достаточно быстро при таких слабых ветрах, и Рэймиджу, как и Специальному уполномоченному, оставалось только молиться, чтобы испанский флот задержался с выходом, затем встретил те же самые встречные ветры и нашел конвой из семидесяти транспортных судов — если они отплыли в то же самое время — столь же медленным, упрямым и глупым, какими обычно были все конвои.
Но вероятность того, что они двигались медленно, была небольшой — ветер теперь дул с востока и становился порывистым, и тонкие облака, начинающие течь на запад от вершин Гибралтара, как пар от кипящего чайника, предупреждали, что сильный восточный ветер левант, уже двигается через Средиземноморье. Неся с собой проливной дождь и плохую видимость, этот ветер обеспечит быстрый проход Кордовы через Пролив.
Покуда он вел «Ла Провиденсиа» вокруг большого скалистого мыса Европа, вблизи пляжа Мертвеца и до залива Розия, он был поражен, видя, что, за единственным исключением, на якоре в заливе нет ни одного военного корабля: очевидно, каждый доступный корабль был в море, или помогая коммодору Нельсону эвакуировать Средиземноморье, или с сэром Джоном Джервисом.
Шлюпка подошла к борту, и матросские ухмылки были шире, чем обычно, пока Рэймидж забирался по баттенсам под трели боцманских дудок. Это, конечно, ребячество, но одна из самых приятных сторон командования судном — это когда тебя встречают под свист дудок на борту…
Несколько мгновений спустя он ответил на приветствие Саутвика и пожал ему руку, в то время как экипаж судна, выстроенный на палубе в две шеренги, разразился дикими приветственными криками, которое Саутвик и не подумал остановить.
— Добро пожаловать обратно на борт, сэр: «Кэтлин» не была бы прежней без вас!
Рэймидж моргнул и совсем не к месту вспомнил о разошедшихся швах мундира. Джексон был первым, кто увидел «Кэтлин» на якоре, когда «Ла Провиденсиа» огибала мыс Европа, и Рэймидж был и счастлив, и встревожен, покуда не добрался до конторы Специального уполномоченного и не узнал, что фрегат «Задира» вернул и «Кэтлин», и испанский фрегат, буксирующий ее в Барселону, и освободил всю ее команду из заключения на фрегате. Его тревога исчезла полностью, когда Специальный уполномоченный, выслушав рассказ о бумагах Кордовы, приказал, чтобы он вновь принял командование и нашел сэра Джона «со всей возможной поспешностью».
Но он не ожидал, что это будет означать возвращение домой — потому что именно это напоминало его возвращение на куттер, и стоял с открытым от удивления ртом в проходе, покуда матросы приветствовали его снова и снова. К тому времени Джексон и вся команда гички поднялись на борт и стали в стороне, и когда Рэймидж махнул рукой, чтобы на них обратили внимание, экипаж судна взревел, приветствуя их.
Саутвик сказал, стараясь перекричать шум.
— Я думаю, что они оценили бы несколько слов, сэр!
Рэймидж запрыгнул на карронаду и поднял руку, прося тишины. Он пытался выглядеть мрачным и преуспел в этом: узкое лицо, твердый взгляд, светлый диагональный разрез шрама на фоне загара, сжатые губы и мускулы челюсти, придавали ему вид человека безжалостного и решительного.