— Откуда я знаю… Мало ли что там поломано… В мастерской скажут, что и сколько.
— Ну хоть примерно… Трояком больше или меньше, не велика разница… Не в аптеке ведь, чтоб всякую ерундовину взвешивать… Опыт у тебя, вроде, уже есть, — допытывается Длинный.
Рейн все так же растерянно пожимает плечами. Тогда Ильмар встает, выдвигает ящик и, достав оттуда красновато-розоватую купюру, сует ее Рейну:
— Для начала, может, хватит…
— Да ты что! — при виде десятки Рейн даже теряется, но тотчас расплывается в довольной улыбке. — Будь человеком… Когда же я расплачусь с тобой!
— Ну какие между нами расчеты! Впрочем, как в песне поется: нам знать не дано, что судьбой суждено… Сегодня я тебе, завтра — ты мне… — Ильмар подмигивает Рейну и поднимает бокал, приглашая выпить.
Этот глоток вина как бы подводит черту под некоей сделкой или сценой, Длинный поднимается с бокалом в руке и, отвесив церемонный поклон, командует:
— А теперь, гости дорогие, будьте любезны, закройте дверь этого дома с той стороны!
Рийна, правда, недовольна, но слова Длинного для нее равносильны приказу. Послушных поощряют, послушных премируют, их не выгоняют из компании… И Рийна безропотно направляется в переднюю. Рейн покорно следует за ней. Ильмар отнесся к нему с таким участием, что обидеться сейчас на него просто невозможно. У каждого свои привычки; кто делает хорошую мину и развлекает гостя, проклиная его про себя: а кто прямо говорит: давай топай…
Рийна натягивает пальто, подводит брови, не жалея помады красит губы. Волосы она зачесывает на одну сторону, и они длинной красивой волной спадают ей на грудь.
На улице Рийна, повиснув на руке Рейна, восторженно заливается:
— Видал! Длинный же сразу согласился! А ты, дурачок, не хотел к нему идти. Да для наших ребят накостылять этим «воронам» ничего не стоит!
Рейн тоже веселее обычного. И выпитое вино сделало свое дело, и то, что рядом Рийна, что в кармане десятка, играет тоже не последнюю роль. Он смеется от души:
— Ну им теперь достанется! Интересно бы со стороны поглядеть! Хоть одним глазком, хоть в замочную скважину!
— Рейн! — Рийна неожиданно загораживает ему дорогу. — Ты лучше на меня посмотри! В оба! В оба своих светло-серых глаза!
Лицо ее совсем-совсем близко. Губы ждут, выжидающий взгляд обращен на Рейна. И Рейн бросается ее целовать.
Рийна вырывается и пускается вприпрыжку по улице. Рейн со всех ног устремляется за ней.
Голубой скоросшиватель сейчас только мешает ему, и Рейн, засунув его за пояс, затягивает ремень потуже. Хорошо, что фотоаппарат уже лежит у Рийны в сумке.
Они дурачатся от души. И лучше места для этого, чем улицы Старого города, быть не может. Сколько здесь водосточных труб, по которым так здорово барабанить, сколько таинственных подворотен, в темноте которых так интересно пугать друг друга, сколько здесь старинных дверных молотков, от удара которых двери прямо гудят, сколько закоулков, где так хорошо целоваться.
И нет им дела до времени, до погоды, до тех, кто где-то ждет их… Они заняты лишь друг другом, своей радостью, своей беспечностью.
А время летит, летит. И вот уже настала ночь. Начинает накрапывать меленький противный дождь.
Рийна постепенно сникает, ей уже не хочется бегать, смеяться, дурачиться. Она устала, ее охватывает апатия, ноги словно чугунные. Рейну не удается больше ни рассмешить ее, ни поцеловать.
И Рейн тоже постепенно скучнеет, умолкает, время от времени виновато поглядывая на Рийну.
— Я что-то сделал не так? — спрашивает он наконец. Рейн готов сейчас покаяться в чем угодно, только бы Рийна снова развеселилась.
Вместо ответа Рийна говорит:
— Пошли поскорее.
— Куда?
— Домой.
— Но ты же не собиралась возвращаться домой. Ты должна была ночевать у дяди Яна… Ты что, не помнишь, я ведь сказал тебе, когда мы к Ильмару пошли! — Рейн удивлен.
Рийна молчит. Молчит долго, словно взвешивая про себя множество всевозможных обстоятельств. Наконец она все-таки приходит к окончательному решению:
— Нет, я все-таки домой пойду! Как-нибудь помиримся… Кто ему сготовит… и… постирает, да и вообще…
В голосе Рийны звучит покорность судьбе. Но не только. В нем чувствуются и заботливость, и сердечность, и тревога за отца.
— А мать-то твоя где? — не подумав, спрашивает Рейн.
Рийна, прибавив шагу, отвечает с горьким цинизмом:
— На кудыкиной горе.
Расспрашивать подробности Рейн не осмеливается. Наверняка он не уловил всех нюансов ответа, но то, что Рийна в доме за хозяйку, ясно. Ясно также, что, по мнению Рийны, именно мать виновата в печальной судьбе их семьи. Рейн погружается в раздумья, немного погодя, с обидой в голосе, он упрекает Рийну: