Выходит, может, раз спрашивают. Раз об этом судья спрашивает! Любопытство?
Деньги?
Желание расплатиться с долгами?
Боязнь показаться хуже других?
Понравилось пить вино, танцевать при свечах, быть в этой компании своим парнем?
Всё вместе?
Или что-то одно?
Или разные причины?
Мать Рейна поднимает голову — кажется, вновь забрезжила надежда. Снова смотрит она на сына, умоляя его принять руку помощи, протянутую судьей. Чего же ты медлишь! Ничто тебя не привлекало. Тебя просто заставили! Заманили в темный парк… приставили нож к горлу… Показывай, где окно, не то плохо будет… Вот что надо отвечать!
Рейн, ну же, Рейн!
Но Рейн все молчит, не сводя глаз с молодой женщины, над головой которой высится спинка с гербом. Он не понимает смысла ее вопроса. При чем здесь все это? К тому же она и так наверняка прекрасно знает что к чему, ведь не первое такое дело ей приходится разбирать.
— Я спрашиваю еще раз: что привлекло вас?
На этот раз вопрос прозвучал совсем не сурово, конечно, судья спрашивает строгим голосом, но ощущается в нем и дружеское участие, побуждающее к откровенности… только ли к откровенности? Скорее, пожалуй, к анализу. Наверное. Если вдуматься, то прозвучало в этом вопросе даже скрытое обещание учесть все перечисленные причины. Учесть и простить. Простить грабеж? То, что дежурная медсестра целый месяц пролежала в больнице?
Рейн не отвечает. Одна мысль сменяет другую. Один вопрос приходит на смену другому.
Со скамьи подсудимых из-за барьера с насмешкой смотрит на него Ильмар. Он явно испытывает удовольствие, видя замешательство Рейна. На лице его как бы написано: «A-а, ты, похоже, и не собираешься за решетку! Ничего, уж мы побеспокоимся, чтоб и ты сел. С друзьями-то в тюрьме веселей…».
Мать Рейна не в состоянии терпеть его молчание. В совершеннейшем отчаянии она громко, на весь зал выкрикивает:
— Ему угрожали… Поймите! Приставили нож к горлу… Он стесняется сказать…
Рейн с жалостливой улыбкой смотрит сверху вниз на мать и кладет ей руку на плечо, успокаивая.
Потом он вновь переводит взгляд на судью и произносит:
— Никто мне не угрожал.
Последняя надежда рухнула. Мать Рейна не может сдержать плача. Если б кто сказал ей сейчас: это же счастье — и для него и для вас, что ваш сын не может пойти против правды, она бы едва ли поверила этим словам.
На лицах обвиняемых удивление, даже растерянность. У них в голове не укладывается, что Рейн не старается обелить себя, не пытается свалить свою вину на других, найти смягчающие обстоятельства. Толстый, постучав себя по голове, кивает в сторону Рейна и шепчет что-то Бизнесу. Тот неторопливо кивает в знак согласия.
Судья склоняется над бумагами и папками, лежащими на столе, забыв, что свидетель Рейн Эрма так и не ответил на вопрос, и начинает перебирать документы. Она как будто старается скрыть, что растрогана этой откровенностью. Ей как лицу официальному не годится демонстрировать свои чувства перед собравшимися.
«Рийна… где же Рийна?» — Рейн оглядывается по сторонам. Вот она, стоит у дверей. И смотрит не отрываясь на Рейна, и плечи ее вздрагивают.
— Садитесь, Рейн Эрма, — говорит судья к удивлению секретаря: вопрос записан в протоколе, а ответа на него не последовало.
Мать уже смирилась со всем. Да и что ей еще остается, раз сын у нее такой уродился… Но сквозь стыд и невеселые мысли пробивается какое-то радостное чувство: сознание того, что сын уродился именно таким.
Она шепчет Рейну:
— И что в школе только скажут? Элли Каземаа столько для нас сделала. А теперь из-за тебя ей…
Рейн не слышит, что она говорит дальше. Не слышит больше вопросов судьи, ответов на них. Странное дело — в ушах у него звучит суровый голос Айна — соседа по парте:
— Я указал Рейну на недостатки Велло Бирма! Я предостерег Рейна от таких более чем сомнительных знакомств…
Голос Айна смолкает, вместо него раздается жалобное сопрано Ольви. И возникает перед глазами сама Ольви. Теребя носовой платочек, глядя на Рейка большими несчастными глазами, она говорит:
— Позорное пятно ложится на комсомольскую организацию всей школы…
Ольви готова расплакаться от этих слов. Она уже подносит платочек к глазам…
Черты Ольви расплываются, смазываются. Это уже слова Реэт, она явственно произносит:
— Ну что вы тут кудахчете… Человек должен сам понимать, что делает!
И тут же чей-то голос — Рейн затрудняется сказать чей — заявляет:
— А дурное влияние… Надо бы проверить, чем в этом фотоклубе дышат! Небось, именно там он и приобщился! Что там за люди вообще собираются…