– То есть как это – в сорок третьем? Меня-то ранило в сорок втором…
И пошло, и пошло. Схватывались они по любому поводу и без. Как только сходились – начиналась перебранка. Я не помню такой темы, которая не затрагивалась бы в споре. Их пытались усовестить, мирить, но все было напрасно. Наш лечащий врач, Майя Степановна, рассказала мне, что наблюдает этих пациентов уже в третий раз и все время повторяется одна и та же картина. Вначале требуют, чтобы их поместили в одной палате, затем доругиваются до того, что приходится разводить по разным углам больницы.
– Неужели они так ненавидят друг друга? – спросил я тогда.
– Что вы, это такие друзья, которых водой не разольешь. Всю жизнь вместе. В подполье, на Гражданской, потом против немцев воевали в латышском корпусе. Даже болеют вместе. И все время ругаются.
Эту характеристику по-своему дополнил Карл Петрович:
– Два старых чудака. Сорок лет их знаю и не помню, чтоб не ругались.
Сам Карл Петрович ни в какие споры не вступал, хотя характер имел отнюдь не легкий. Однажды он мне признался:
– Знаете, Артур Александрович, жить мне осталось не так уж много. Так зачем напоследок портить себе удовольствие?
– Удовольствие?
– Именно, молодой человек. Жить – это удовольствие. Особенно для старика. Я, знаете, на своем веку столько спорил, столько доказывал, что теперь решил – хватит. Поживу для самого себя, без лишних затрат нервной энергии… Ну а этот, – он кивнул на стоявшего у окна Яна Яновича, – доведет себя или своего друга до приступа. И только…
В тот день мы сели играть в домино. Мой постоянный напарник, Карл Петрович, высыпал из коробки на стол костяшки и с треском размешал их. Играть с нами сели Ян Янович и Арвид Вилисович. Это была не игра, а, как говорил мой коллега по домино, представление в одном действии без репетиции. Хотя я играть совершенно не умел, Арвид Вилисович и Ян Янович, споря между собой, то и дело показывали на меня, приговаривая: «Ты видишь, как играет человек?». Кончилось все тем, что они нахохлились и разошлись в разные стороны.
Когда на следующее утро мы с Яном Яновичем пришли на поверку, оказалось, что нет Арвида Вилисовича. Я видел, как сжал зубы Ян Янович, как побелело его лицо. Прошло положенное время, а Арвид Вилисович не появился. Ушел разведчик. Я обратил внимание на руки Яна Яновича – они мелко тряслись. Вернулся посыльный, все выжидательно посмотрели в его сторону.
– Неясно. В палате нет.
В коридоре мы встретили Майю Степановну. Она бежала куда-то с бледным, перекошенным лицом. Ян Янович остановил ее и тихим, но твердым голосом спросил:
– Что с Арвидом Вилисовичем?
– Ах, оставьте вы меня, ничего я не знаю. – И она, побежала дальше по коридору.
Завтракать Ян Янович не стал. Мне тоже кусок в горло не лез, и я просто машинально ковырял в тарелке. Прошло с полчаса.
– Артур, сходи глянь, что там…
Я сразу понял, что от меня хочет Ян Янович, и вышел в коридор. Старика на месте не было. Услышав об этом, Ян Янович лег на кровать и отвернулся к стене. Примерно через час я вновь сходил проверить, но Арвида Вилисовича по-прежнему не было. Когда я вернулся к себе в палату, Ян Янович, не меняя позы и не поворачивая головы, спросил:
– Нет?
– Нет.
Мне надо было идти к зубному врачу на пятый этаж. Вернулся я через час. Еще издали увидел у нашей палаты большую толпу народа. Недоброе предчувствие шевельнулось в душе, и я прибавил шагу. Старики стояли молча, опустив головы. К своему крайнему удивлению, среди них я увидел Арвида Вилисовича. Он сидел у стены на стуле, зажав голову руками. Я еще не успел ничего спросить, как из палаты вся в слезах вышла Майя Степановна. Она подошла ко мне и заплетающимся языком проговорила:
– Вы представляете?
– Что случилось?
– Это какой-то кошмар. Я не переживу этот день. Утром, когда мы встретились, мне позвонили из дому, что дочь кипятком ошпарилась. Я бросилась домой, только успела вызвать «скорую», хотела с ней в больницу ехать, звонят отсюда – Берзинь умер.
– Ян Янович? Как же это? – У меня перехватило дыхание.
– Да вот. Арвид Вилисович пошел на процедуру и заговорился с нянечкой. Вернулся, а Яна Яновича уже и нет. Господи, что же делать?
Я не помню, как уносили Яна Яновича, не знаю, что делали в нашей палате. Пришел я в нее только поздно вечером.
Карл Петрович, бледный и молчаливый, лежал на кровати, укрывшись до подбородка. Говорить мы не стали. Было тоскливо и жутко. Я то и дело поглядывал на кровать Яна Яновича и все время слышал его кашель.