— Зря кипятитесь, друзья. Такой уж у меня порядок.
Оп ввел мужчин в дом и усадил на скамейки. Паула пошла в церковь, и Шеннон отправился проводить ее, а заодно пройтись по селу. Цирюльник принес из дома кофейник с горячей водой и стал взбивать пену. Затем остриг бороды ножницами и распахнул настежь окно, чтобы было светлее. Достал наваху и аккуратно погрузил ее во флакон с розоватой жидкостью.
— Что это? — удивился Обжора.
— Дезинфицирующее средство.
— Высший класс!
— Высший класс вот где, — произнес вдруг Белобрысый, который стоял ко всем спиной и что-то разглядывал на стене. — Она тебе родственницей доводится?
— Нет, просто знакомая.
Остальные сплавщики тоже подошли посмотреть. Это была дешевая литография, изображающая девушку в довольно прозрачной блузе.
— Будущая хозяйка заведения.
— Точно! Святая искусительница.
— И не совестно женщине так фотографироваться! — сказал Лукас.
— Это же не фотография, дурак, а рисунок.
— Не хотел бы я быть на месте художника.
— Почему?
— Так ведь он это рисовал, чтобы раззадорить других…
— Поглядите-ка на Сухопарого!
— Ну как, хорош? — спросил тот.
— Не крути головой, порежу.
— У тебя рожа стала гладкой, как зад у девки.
— Так и хочется поцеловать.
— Сначала получи мое разрешение.
Однако, встав с кресла, Сухопарый с явным удовольствием рассматривал свое отражение в зеркале, поглаживая лицо рукой.
— Совсем другая морда после бритья.
Постепенно все они претерпели то же чудесное преображение. Сплавщики едва узнавали друг друга. Переглядываясь, они вышли на улицу, пугая деревенских мальчишек и удивляясь своему необычному виду и не менее необычному виду селения.
Улицы словно оцепенели. Одетые по-праздничному мужчины стояли небольшими группками. Казалось, воздух был пропитан особой сдержанной торжественностью. Жизнь замерла… Какой-то мальчуган вдруг запел, но его тут же оборвал мужчина, дав ему подзатыльник.
— Заткнись, олух, господь бог умер.
Мальчишка мгновенно стих и тоже застыл в торжественном оцепенении. Даже свинцовые тучи недвижно висели над домами.
К полудню сплавщикам наскучило это зрелище, эта пассивность, с какой чему-то отдавали дань. Они направились в таверну, но таверна оказалась закрытой.
— Господь бог умер, — ответила им женщина, к которой они обратились.
— Мы не будем пьянствовать и дебоширить, — объяснил ей Американец, — мы хотели бы только слегка промочить горло после еды.
— Нельзя торговать. Господь бог умер.
В эту минуту через площадь проходил священник местной церкви. Американец кинул оценивающий взгляд на этого высокого, атлетически сложенного человека с седыми волосами.
— А если сеньор священник даст разрешение? — спросил он.
Но поскольку ответа не последовало, Американец пошел навстречу священнику. Подойдя ближе, он увидел, что у священника тонкие, но загорелые руки, мягкий рот и проницательные глаза. Американец объяснил в чем дело, и тот, выслушав его, направился к женщине, говоря по дороге:
— Торговля мне не подчиняется. Она в ведении аюнтамиенто. Но я не против.
— Сегодня я не открою, даже если мне прикажет сам алькальд, — упрямо возразила женщина, выслушав священника. — Умер господь бог!
— Нечего сказать, хорош у нас будет обед, — проворчал Обжора. — И угораздило же Горбуна положить нам в котомку трески! А вино?
— Идемте со мной, — позвал священник.
Оп привел их к своему дому и пригласил в сени, побеленные, пустые, с единственной скамьей вдоль стены, сиденье которой было выложено красными плитками. Они прошли мимо лестницы, ведущей в жилое помещение, и очутились в крошечном, не больше пятнадцати квадратных метров, огородике, с маленьким кипарисом и колодцем в глубине. На ухоженных грядках огорода вытянулись в ряд голубоватые кочаны капусты, а фасоль карабкалась вверх по тростниковым треножникам, стоявшим, словно винтовки в пирамиде.
— Это мой сад, — пояснил священник. — Рассаживайтесь поудобнее.
Перед домом оставался незанятым небольшой клочок земли, затененный лозами вьющегося винограда. Кое-кто из сплавщиков уселся на скамью, остальные продолжали стоять.
— Боюсь, у меня не найдется столько стульев, — виновато пробормотал священник и крикнул: — Эухения!
— Не беспокойтесь, отец. Мы сядем на землю.
В дверях показалась седовласая старуха.
— Налей в мою охотничью флягу белого вина, самого лучшего, того, что мне подарил дон Хасинто.
— Самого лучшего, дон Анхель? Разве вы не берегли его на случай…