Куадрилья два раза обошла площадь. Мужская половина публики следила за ней сдержанно, беспокойно, даже враждебно, зато ребятня так неистово ликовала, что некоторые девушки не очень громко зааплодировали, их поддернули подружки. А какой-то подвыпивший крестьянин даже осмелился прокричать:
— Молодцы! Давай, давай!
Кто-то бросил гвоздику. И она ярко заалела на бурой земле, среди угрюмых домов и глядевших на псе угрюмых людей. Косичка, стараясь быть как можно грациознее, подхватил ее и сунул за ухо. Его галантность была встречена взрывом аплодисментов.
Шествие окончилось, и народ уже собрался расходиться, когда на площадь выбежал человек с непокрытой головой. Местные жители с удивлением уставились на незнакомца, лицо которого выражало отчаяние. Лишь немногие сплавщики узнали в нем рабочего из средней артели, одетого в крестьянское платье.
— Помогите, помогите! — кричал он. — Нет ли среди вас доктора для роженицы? Умирает, умирает моя любимая!
Кое-кто сразу заподозрил в этом шутку. Но человек продолжал жалобно взывать. Навстречу ему вышел альгвасил.
— В нашем селении нет доктора, добрый человек… — проговорил он, но, увидев хитрое лицо незнакомца, спросил другим тоном: — А что, собственно, произошло?
— Моя жена вот-вот родит, она кричит благим матом. Ай, моя бедная женушка! Ай, моя милая!
Народ разразился хохотом. Из двери таверны на носилках, сделанных из двух багров и пледа, вынесли корчившегося в муках Балагура. На нем была длинная блуза, из-под которой выпирал огромный живот.
— Ой, мамочки! — кричал он. — Ой, пресвятая матерь божья! Сжалься надо мной, и я поставлю тебе такую же большую свечу, как рога у быка Сотондо!
Альгвасил с достоинством ретировался. Сельский алькальд не знал, как ему реагировать на это неожиданное добавление к традиционной программе. Он посмотрел в сторону подмостков, чтобы по поведению Руиса угадать, прогонять ли с площади шутников или нет. Но Бенигно сам оглушительно хохотал.
— Эй, Леокадио! Раз нет доктора, уважь ты просьбу сеньоры!
Из толпы вышел обшарпанный, заросший щетиной старик с сизым от чрезмерного пристрастия к вину носом. Увидев на арене местного балагура, публика возликовала, надеясь еще повеселиться. Кинтин продолжал жаловаться:
— Ох! Правду говорила мне матушка, от мужчин только одно страдание! Ох! Если бы им пришлось рожать, род человеческий скоро бы пресекся.
Благочестивые матроны согласно кивали своими пучками, уложенными на макушках. Балагур, которого проносили мимо громко хохотавшей старухи, сказал ей, делая вид, что очень хочет пить:
— Сеньора, не дадите ли вы из сострадания к ближнему немного святой водицы на худой конец? Сжальтесь надо мной, завтра такое может приключиться и с вами!
Беззубая старуха умирала от смеха. Какой-то старик бросил ому флягу с вином, и Балагур поймал се на лету. Отхлебнув довольно большой глоток, он стал жаловаться на своего супруга:
— Вы только посмотрите на него, добрые сеньоры, ому и горя мало! Ему нет дела до того, что со мной будет! Ай! А еще говорил, что любит меня!
Когда они подошли к подмосткам, к ним приблизился Леокадио, готовый добросовестно выполнить возложенную на него роль акушера. Он долго разыгрывал грубый фарс, не забыв ни одной подробности. И, наконец, из-под блузы Балагура извлек живого, отчаянно блеявшего ягненка. Балагур потребовал, чтобы ему отдали его чадо, и держа ягненка в руках, воскликнул:
— Сокровище мое! Ты как две капли воды похож на своего отца!
И сделал вид, будто вынул грудь и кормит ею ягненка.
Балагур стал гвоздем программы. Ему предназначались хохот, аплодисменты, грубые похвалы; к нему обращались широко раскрытые глаза смущенных девушек и затаивших дыхание подростков. Священник, после тщетной попытки прекратить эту непристойную комедию, давно уже покинул площадь. Звон колокола раздался как раз в ту минуту, когда спектакль был окончен. Бенигно, расщедрившись, угостил вином комедиантов и обернулся к Пауле, в восторге от своего великодушия.
Но Паула не смеялась. Она сидела, сжав кулаки так, что побелели суставы, далекая от происходящего, с застывшим лицом, со слезами на глазах.