— Стальной панцирь, а не пальто эта ваша одежда: она сковывает движения.
Помолчав, он стал просить у Двоеглазова помощи. Неужели вправду придется монтировать худшие приборы только потому, что они запланированы? Рука просто не поднимается. Он обещает найти применение электрическим регуляторам в другом месте. Ценности эти не пропадут, он ручается.
Если бы Лесков лучше знал Двоеглазова, он не обратился бы к нему с подобной неразумной просьбой. Работники комбината ругались с Двоеглазовым, но не упрашивали его: он мыслил цифрами, а не эмоциями, знал одну логику — установленный порядок. Однако и лев, когда сыт, терпеливо сносит приставания игривого щенка — плановик снисходительно слушал жалобы Лескова, этот горячий человек чем-то ему нравился.
— Я помогу вам, — подвел он итоги. — Если ваша с Галаном пневматика так уж великолепна, пусть Савчук берет ее на свои средства — переведем финансирование из Промбанка в Госбанк. А не убедите его, срочно пишите рапорт в главк. Месяца через два получим ответ. Думаю, с нами согласятся.
Лесков, не заходя в лабораторию, кинулся к Савчуку. Савчук слушал Лескова, чему-то про себя посмеивался, качал головой. Он запросил по телефону плановый отдел фабрики: сколько у них накоплений? Ответ мало ему понравился: он нахмурился. Савчук еще не начал говорить, а Лесков уже потерял надежду — и этот неверный шанс срывался.
— Сложно, друже, сложно, — вздохнул Савчук. — Электрические твои регуляторы по капстроительству проходят, дядя это чужой — Промбанк. А пневматику принять — лишний миллион на свою продукцию. Превысим утвержденную себестоимость — взысканий не миновать.
Лесков молчал. Савчук изъяснялся общепонятным русским языком, все было логично в его доводах. И вместе с тем они казались Лескову — с другой, высшей, как ему думалось, точки зрения — нелепыми. Почему Госбанк — свой дядя, а Промбанк — чужой? Это два кармана одного дяди — государства. А нужное для государства дело можно оплачивать только из правого кармана, чуть переберешь из левого — посыплются наказания.
Савчук продолжал, улыбаясь:
— Горе с этой автоматикой: дела пока от нее — слезы, а неприятностей — вагон. Слыхал о нашем партсобрании? Записали мне, что мало забочусь о новой технике. Позаботься же как следует — за себестоимость накажут. И нельзя не заниматься: если уж на партсобраниях о регуляторах заговорили, словно о подготовке к выборам, значит, точно, их час. Давай вызовем Лубянского, подумаем вместе.
Лубянский прибежал через минуту. Савчук, не скрывая усмешки, предложил Лубянскому провести регуляторы как внутренние расходы измельчительного цеха. Лицо Лубянского выразило ужас. Он с упреком сказал Лескову:
— Слушайте, Александр Яковлевич, что же вы? Разве цех вынесет подобные затраты? Нет, я не согласен.
Савчук подмигнул Лескову.
— Слыхал речь друга своего? С такой он на партсобрании не выступит, будь покоен: еще покрепче моего достанется, что за новую технику не болеет. Вот как у нас получается: на трибуне — кулаком в грудь, в кабинете — кулаком по столу.
Лесков видел, что Савчук не на шутку уязвлен резолюцией, принятой на партсобрании, он возвращался к ней то с шуткой, то серьезно. Лубянский стал оправдываться. Савчук прервал его:
— Ладно, Георгий Семенович, сейчас не речи требуются — деньги. Миллион рублей, а миллиона нет.
Подумав еще, Савчук решил:
— Выше головы не прыгнешь, придется пока монтировать, что утверждено. А на Делопута насядем, пусть пробивает поправки в титуле. Он как тебе обещал — два месяца? Пошлем еще бумажку в Москву за моей и Кабакова подписью — за месяц провернем.
Лесков сказал хмуро:
— За месяц я десяток электрических регуляторов установлю, куда их потом девать?
— Ну, такое горе нетрудно и в узелок завязать, — уверенно пообещал Савчук. Он пояснил: — Как пройдет первый срок эксплуатации, сменим одни приборы на другие — проведем это дело по капремонту.
Когда Лубянский с Лесковым вышли из кабинета, Лесков спросил:
— Точно ли это возможно, что Савчук обещает? Лубянский подтвердил:
— Разумеется. Путь этот, конечно, обходной, зато верный. Уже не раз им пользовались.
С сочувствием глядя на мрачного Лескова, Лубянский мягко сказал:
— Александр Яковлевич, чего вы расстраиваетесь? Своего вы добьетесь — мытье не лучше катанья, важны результаты, а не методы. Не забывайте, великого принципа жизни — прямо только вороны летают.
27
Лесков направился в цех. Лубянский замедлил шаг около диспетчерской, но раздумал и пошел дальше. Он был смущен. Савчук представил дело так, будто он, Лубянский, стал противником автоматизации.
— Поверьте, — сказал Лубянский с жаром, — это все разыграно. Согласись я, он бы отказался.
Лесков ответил с досадой:
— Ладно, оставим это! Скоро мне сниться будут акцепты, ассигнования, перечисления и проводки.
Но Лубянский не мог успокоиться: он улавливал в словах Лескова холодок. Лубянский пробормотал:
— Типичная манера Савчука — взвалить вину на другого. Ему одно важно — только бы его не ругали! Все наши директора таковы: Кабаков, Крутилин…
Старые лесорубы и охотники боялись поминать в лесу имя нечистого: сей зверь легок на помине. Цех не лес, и директора не черти, но Кабаков с Крутилиным появились сейчас же, как только упомянули о них. Они шли вдоль машин, смотрели записи в журнале, вглядывались в диаграммы на самописцах. Кабаков пальцем поманил Лескова.
— Видели твои регуляторы, — сказал он одобрительно. — Механизм не ленится, все время в труде. Ставь, ставь автоматы, новая техника нужна, как воздух, — чувствуем по всему, что дальше без нее ни шагу.
Эти ласковые слова вдруг оживили в Лескове умершие было надежды. Он горячо изложил свой спор с Двоеглазовым и попросил помощи. Кабаков засмеялся.
— Вот она, молодежь! — сказал он Крутилину. Голос его был весел, улыбка снисходительна. — Нетерпелива, ни с чем не считается. Чуть что не по ней — штрафы, — он лукаво покосился на Крутилина, тот нахмурился, — докладные записки, крик. А почему? Трудностей настоящих не нюхала! Тебе, товарищ Лесков, катастрофой кажется, что вместо одного регулятора с высшим образованием будет поставлен другой, такой же умный. А у нас с Тимофеем Петровичем, — показал он на Крутилина, — даже лопат и рукавиц не хватало, когда мы эту фабрику возводили, где ты теперь автоматы монтируешь. Да что лопат! Всего не хватало: цемента, жилищ, еды, денег, инженеров, просто грамотных людей. И ничего, построили фабрику, чудо механизации. По-твоему рассуждая, нам бы руки сложить, впасть в отчаяние: ах, не можем при нашей некультурности, ах, дайте нам условия, снабдите полностью по нормам! И не было бы этой фабрики, этого чуда. Вот как оно оборачивается, товарищ Лесков.
— Академики! — процедил сквозь зубы Крутилин. После столкновения на заводе Лесков впервые видел Крутилина — он еле кивнул головой на холодный поклон Лескова. — Ты загляни ко мне в плавилку, Григорий Викторович, те же приборы, что здесь, даже еще нежнее. А разве сравнить плавилку с этим залом? Да ни в жизнь они там не будут работать.
— Это ты загнул, Тимофей Петрович. — Кабаков снова покосился на Крутилина. — Заставим — будут работать. Вызовем на партбюро, пошлем в министерство отчитываться — обеспечишь условия. — Он повернулся к Лескову. — Значит, так, товарищ Лесков. Источники финансирования менять не будем, все это фантазия — из пушек по воробьям. А конкретную помощь — людьми, материалами, хорошими условиями на местах монтажа, — это проси, обеспечим.
Они прошли в боковой ход, прихватив с собой Лубянского, а Лесков остался на классификаторах. Он чувствовал усталость и бессилие: дальше бороться было не с кем, податься некуда. К нему подошел дядя Федя и ласково тронул его за руку.