Когда после ужина стол уже был чисто убран, Амброж сел сворачивать свою обычную цигарку. Пальцы послушны и чувствительны, но почему-то беспокойны. Закурив, он долго растирал кисти рук, пытался отогнать от себя мысли, которые, хотел он того или не хотел, приводили его к убеждению, что перемены, увы, коснутся всех. Прогресс неумолим! Добро требует жертв… «Так ведь я уже пожертвовал куда как многим. Потерял жену. Почему же я должен потерять еще и работу?»
И, сам того не замечая, он озадаченно мотнул головой, признав все-таки, что утрата близких совсем иная жертва, нежели потеря имущества или работы.
— Меня считают лучшей в мастерской, — радостно сообщила Яна.
— Вот бы мама обрадовалась, — с трудом выдавил Амброж. Заставив себя произнести эти слова, он сам растрогался. Амброж смотрел на дочь и видел, до чего же Яна каждым движением, каждым жестом напоминает мать. Анна приучала девочку к труду, сызмальства учила шить, как будто наперед знала, что однажды в их деревне появится автобус, а в городе построят фабрику и девчата, такие, как наша Яна, будут ездить туда и шить рубахи. Кабы только молодежь. Но ведь и взрослые мужики ездят работать в город, на фабрику. Отработают свою смену, да еще остается время посудачить, какие бы это новшества завести в деревне. Им хорошо болтать! Избавились от хозяйства. Побили птицу, порезали коз, а поля бросили на произвол судьбы. Какой же это прогресс!
— А что, если тебя погонят в кооператив[1]? — спросила Яна, словно угадав, где бродят отцовские мысли.
— У меня ведь нету земли, — пожал плечами Амброж, и опять ему показалось странным, что вот настали времена, когда быть безземельным выгодней, чем наоборот…
За окнами шумела река, иногда налетал порывистый ветер и скидывал с деревьев пожелтевшие листья. И, как всегда, с улицы в дом врывался окружающий мир, и невозможно было захлопнуть перед ним окна и двери, словно это настигала вездесущая небесная кара. Этот мир жил в них обоих. И явственней всего они ощущали его по вечерам.
Утром, как и прежде, все снова пришло в норму и стало казаться неопасным. Амброж раскалил в горне здоровенный кусок угля, проложил железом и отправился на берег побеседовать с рекой. Надо было поднять щиты и попросить ее помощи. Река крутила водяное колесо и приводила в действие молот, под тяжкие удары которого Амброж подсовывал, поворачивая с боку на бок то одной стороной, то другой добела раскаленный, оживший кусок металла, повторяя в миниатюре процесс сотворения мира и всего того, что рождается в огне. А потом шипение воды в широкой лохани и чудо созидания в пламени, сопровождаемое гейзером искр. Словно новоявленное творение льет огненные слезы, навсегда пробуждает в себе душу живу. И все! Конец! На кучу готовых изделий падает еще одно. Теперь уже без признаков жизни, холодное, оно будет служить определенной цели…
Пока он метался от горна к молоту, задыхаясь и взмокнув, с напряженными до болезненных судорог мышцами, он чувствовал свое могущество. Он поддавался дурману жара, его одолевала гордость творца. Страсть порождает наслаждение. Совсем как в любви, с грустью признавал он, когда из его рук выходило еще одно остывшее, неживое изделие, и он вдруг чувствовал себя обессилевшим, как после минут любви, и смысл этого тяжкого труда утрачивался, улетучиваясь сквозь щели рубленых стен, улетал туда, к деревне, и еще куда-то далеко, за горизонт. Амброжу все реже удавалось преодолеть беспомощность, налетавшую неожиданно, невесть откуда. Он знал, надо схватить клещами кусок размягченного огнем железа, и тогда в него вновь хлынет успокаивающая, укрепляющая тело сила. Он знал об этом, но не всегда мог совладать с собой. Все становилось тяжелым, неподъемным. Казалось, достаточно протянуть руку, но не было мочи…
Такая безнадежная усталость наваливалась на него теперь все чаще.
Листья с деревьев облетали. Утренники отливали сединой, трава стала стеклянной, а излучины реки подернулись тонким льдом.
Дым из трубы кузни поднимался вверх все так же прямо, но молот все чаще умолкал.
В тишине, когда в горне потрескивал умирающий огонь, лишь шум воды нарушал раздумья Амброжа. Река насмехалась над ним, ведь он позволяет ей, не обременяя себя работой, мчаться безвозвратно вдаль. В ее песне слышались ему то насмешка, то настойчивые упреки — те же, что и в холостых глухих ударах кузнечного молота.
Иногда являлись люди из деревни, и тогда Амброж тоже бросал работу. Но они приходили теперь не за новыми мотыгами и топорами. Они не заказывали больше деталей к телегам и плугам. Просто хотели поговорить. В деревне организовывали сельхозкооператив.
1
Единый сельскохозяйственный кооператив — объединение крестьян, равнозначное нашему колхозу. —