Женщина, видимо, не знала продолжения, потому что пела только эти строчки. Послышался звон посуды — дзынь, блям — и потом звук льющейся воды. А фоном звучала все та же песенка: «Наш бедный ослик болен…» «У нее, похоже, хорошее настроение», — подумал Томек. Еще он подумал, что тот, кто поет: «Наш бедный ослик болен — болят у него ножки», — не может быть очень злым, — и высунулся из своего укрытия.
И правда, это была женщина. Несомненно, женщина, хоть и очень странно одетая. Невысокого роста, пухленькая. Множество вещей, совершенно друг к другу не подходящих, было надето на ней слоями, как на капусте: слой штопаных шерстяных кофт, слой юбок, слой свитеров… Простудиться ей точно не грозило. Наконец, надо добавить, что на голове у нее был надет чепец, закрывавший уши, а на ногах — внушительного размера ботинки.
— Гляди-ка! Выманили мы его! Любишь кофе?
— Да. Здравствуйте, сударыня… — ответил Томек, который кофе никогда не пробовал.
Женщина расхохоталась, увидев, что он стесняется.
— Да ладно тебе меня сударыней звать! Можешь называть меня Мари, этого достаточно. И притащи себе камень, если хочешь сесть к огню.
Рыская вокруг дерева в поисках камня, Томек увидел пасущегося осла и повозку с устремленными в небо оглоблями.
— Это ваш осел? — поинтересовался он, вернувшись к костру.
— Это Кадишон. Он очень умный. Упрямый, но очень умный. И храбрый. Верно, Кадишон?
Осел встрепенулся. Он удивленно наклонил голову, взглянул на хозяйку сквозь челку, свисавшую ему на глаза, и снова принялся за еду.
— Кривой на один глаз, — добавила толстуха. — Медведи…
— Медведи? — удивился Томек, садясь на плоский камень, который он притащил.
— Ну да, медведи. Лес ими кишит.
— Ясно… — сказал Томек и посмотрел на бесконечную, неподвижную и безмолвную черную полосу леса, о котором он уже успел позабыть. — Неужели через него не пройти?
Женщина, отрезавшая ломоть от огромной буханки ржаного хлеба, резко остановилась.
— Ты хочешь пройти через лес?
Он сразу поправился:
— Если нельзя, тогда я обойду…
— Обойдешь? — изумилась толстуха и принялась хохотать так задорно и заразительно, что Томек тоже засмеялся. Они смеялись до слез. Томек повторял: «Я обойду» — и толстуха с каждым разом смеялась все громче, как будто обойти лес было самым обычным делом: «Конечно, обойдешь!»
Когда они немного успокоились, Мари сходила к повозке и принесла в корзинке масло, две банки варенья, клубничного и ежевичного, кусок овечьего сыра, молоко в бидончике и коробку сахара. В кастрюльке уже дымился кофе. Она наполнила кружку Томека и пододвинула к нему корзинку с едой. Они ели молча и с большим аппетитом. Потом Мари свернула папироску и закурила. Это очень удивило Томека, который никогда не видел, чтобы женщины так делали.
— Как тебя зовут-то? — спросила наконец Мари, выдыхая дым.
— Томек.
— Ну что ж, Томек, ты должен знать, что для того, чтобы обогнуть лес, чтобы его «обойти», — тут они снова залились смехом, — понадобится по меньшей мере два года.
— Два года! — повторил ошеломленный Томек.
— Да, этот лес — прадедушка всех лесов, он самый древний и самый большой. И уж точно самый длинный. Ты знаешь, как он называется?
— Нет.
— Он называется… Кадишон!
Томек уже было решил, что лес называется Кадишон, и ему показалось странным такое название для мрачного леса, но нет, Мари просто отвлеклась и обратилась к своему ослу.
— Кадишон! Хочешь кусочек сыра на десерт?
Осел помахал хвостом, что, несомненно, означало «да», и Мари поднялась, чтобы отнести ему лакомство.
— Он называется Лес Забвения. И знаешь почему?
— Нет, — ответил Томек, осознавая, как многого он не знает.
— Он называется Лесом Забвения, потому что всех, кто туда заходит, сразу же забывают.
— Вы хотите сказать…
— Можешь обращаться ко мне на «ты», Томек, я ведь не английская королева.
— Ты хочешь сказать, что они не возвращаются и поэтому их забывают?
— Нет, наоборот. Я хочу сказать, что их забывают, как только они туда заходят. Будто бы их не существует и никогда не существовало. Лес поглощает их целиком, вместе с воспоминаниями о них. Они пропадают одновременно из виду и из памяти. Понимаешь?