Так было именно в северном районе Клечков. Здесь, утренний свет передвигался по уцелевшим каменным домам, в которых теперь будильники поднимали на ноги людей втиснутых в железо кроватей и лежащих на изгаженных клопами матрасах.
Здесь удлинялись тени деревьев растущих на Набережной Конрада — Корженевского, здесь лучи согревали глазурованные желтоватые кирпичи психиатрической больницы и красные тюремные стены.
На рассвете началась утреннее движение. Люди, толпящихся на трамвайной остановке на Требницкой, рабочие утренней смены, спешащие на работу в электрической станции при Лёвецка, торговцы, выныривающие со своими возками из улиц окружавший "малый шабэрпляц" при Вокзале Надодринском — все они готовились к каждодневному зною и вглядывались с неохотой в безжалостный спектакль Вроцлавского утра. Они желали, чтобы продолжалась ночь и чтобы могли, еще поспать утром, не хотели давиться в переполненных трамваях, ходить по каньонам мусора, вдыхать смердящий дым, вьющийся над землей и приносящий трупную вонь подвалов.
Леокадия Тхожницкая много отдала бы, чтобы мочь наблюдать утренний пейзаж разрушенного города — отломанные балки, откосы руин, висящие крылья окон — и что-либо еще, чем небольшой треугольный двор тюрьмы при Клечковской. Зарешеченное окно позволило ей только узреть несколько десятков красных кирпичей стены и два окна одного из зданий тюрьмы. Знала, что если бы изменила надежный секрет, если бы передала одну информацию, все это чтобы изменилось, и ее глаза насладились бы красивыми видами и пейзажами.
Встала и, лавируя среди двух спящих на полу сокамерниц, подошла к ведру стоящему в углу камеры. Приподняла закрывающую его крышку. Сотрясла её дрожь отвращения.
Металлический звук, хотя тихий, разбудил малолетнюю проститутку Фелю. Девушка отгребла стручки волос, изо лба внимательно наблюдая за Леокадией. Ее улыбка была щербатой, ее губы окровавлены, ее взгляд полон ненависти. Ненавидела Леокадию всю силой классовой презрительности. Следила за каждым ее движением, слушала каждое ее слово — а все ради того, чтобы отыскать еще какую-то слабость "графини", так к Леокадии иронично обращалась. Если бы только высмотрела или услышала важное что-то, о чем могла чтобы донести власти! То, что до сих пор передала о Тхожницкой, разумеется — хорошо поставило к Фели следователей и сделало возможным ей даже сытые ужины время от времени. Было это, однако маловато, чтобы власть любезно позволила ей вернуться к прежнему миру. Если бы только могла сказать о Леокадии что-то, в самом деле, существенное, чем чтобы её следователи сломали! Тогда наступил бы для Фели день свободы и вышла бы снова на улицу Шумную, где в дрянном платьице и с цветками в волосах выпячивала бы свои бедра в сторону каждого проходящего мужчины.
Феля не отдавала себе отчет о том что, что подозрительность и интуиция Леокадии были начеку. Эта сразу же приметила предательницу и надевала перед нею два маски — играла роль или надменной леди с непроницаемым лицом, или мягкой и снисходительной госпоже желающей высокоморальными беседами привести падшую девушку на дорогу добродетели. Продолжалось это несколько дней, и тюремная реальность безжалостно лишила Леокадию обеих масок, и обнажило ее слабость — необузданное отвращение, с которым реагировала на мерзость повседневной жизни в отвретительных условиях. Когда проститутка Фелька, широко раскорячившись над ведром, наполняла зловонием воздух камеры, и когда из больных ушей Стефании, лоточницы из Серых Рядов делившей с Леокадией сенник, всплывал гной, и когда на стену выползали тараканы, а на бельё — вши, тогда уста Леокадии морщились безотчетно, и кожа болезненно напрягалась на ее скулах.
Эту гримасу отвращения Фелька заметила у Леокадии через несколько дней после её пребывания под арестом. Решила тотчас же донести о своем наблюдении поручику Артуру Вайхэндлерову. При ближайшей оказии, во время сытного ужина в его кабинете поведала ему о неприязненных реакциях у сокамерницы на вонь, насекомых и выделения. В то время, когда Фелька с огромным аппетитом поглощала кровяную колбасу и квашеные огурцы, поручик задавался вопросом о практическом применении полученной информации. Когда Фелька сёрбала чай, объявил ей с улыбкой, что теперь очередное нужное известие, может кардинально изменить ее судьбу и добавил, что народная власть может отступить от обычной суровости наказаний и прикроет глаза на постыдную «практику панны Фелиции». Взмахом руки отправил полную надежд доносчицу, составил план дальнейших допросов и выслал его своему начальнику, руководителю Вроцлавского Учреждения госбезопасности, полковнику Пляцыду Бжозовскому.