Они опять встретились взглядами. Но разве так сразу поймешь, всерьез это говорит или шутит Александр Алексеевич, умеющий скрывать любую тревогу в прищуренных глазах.
— Поймали вы меня на слове, — сказал Великанов.
— Да мы же нынче двумя полками отбили наступление двух корпусов.
— Они действовали вразнобой.
— Тем более надо поспешить, пока Дутов не договорился с этим Бакичем...
Коростелева вызвали в губком, к председателю Акулову, и Великанов остался наедине со своими противоречивыми раздумьями. Каждая встреча с комиссаром, членом партии с пятого года, настраивала его на мажорный лад. Откуда у Александра Алексеевича, сугубо, штатского человека, такая широта суждений в делах оперативных? Сегодня замахнулся даже на Колчака. А он, Великанов, смотрит на свою задачу куда более скромно, считая ее тактическим эпизодом на фоне общего контрнаступления, которое готовит Фрунзе. Но что, если первый удар по Колчаку действительно будет нанесен на ближних подступах к Оренбургу?.. Однако для этого надо во что бы то ни стало отбить все атаки Дутова. Нужна самая жесткая оборона. Крепкий узелок завязался — одним махом не разрубишь. Стало быть, умей рубить по частям, используя ошибки, неприятеля.
В комнату вошла Вера Карташева.
— Я могу быть свободной, Михаил Дмитриевич? — спросила она, остановившись у порога.
— Как, вы еще в штабе? — Великанов устало поднял голову.
— Я печатала ваши донесения армии.
— Ах, да... Хорошо, что задержались, теперь я не скоро отпущу вас, Вера Тимофеевна.
— Есть новая работа?
— Присаживайтесь, поговорим.
Не снимая кожанки, она села в глубокое кресло, положила руки на резные подлокотники. Великанов обратил внимание, как она осунулась, побледнела, в глазах исчез тот глубинный свет, который выделял ее среди многих женщин.
— Замучили мы вас, Вера Тимофеевна.
— Что вы! Я же сама вызвалась поработать в штабе, раз некому помочь вам, Михаил Дмитриевич.
— Спасибо. Когда-нибудь о женщинах русской революции будут написаны тома!
— Ну зачем такой высокий слог, Михаил Дмитриевич?
— Хорошо, не обижайтесь. — Он погасил улыбку в своих цыганских глазах. — Давайте поговорим о деле. Что вы знаете о генералах Жукове и Акулинине?
— А что вас интересует?
— Да буквально все. Характер каждого из них, взаимоотношения между собой и с Дутовым, сильные и слабые стороны, привычки. Вы, наверное, наблюдали их?
— Приходилось.
И Вера начала рассказывать, хотя не понимала, зачем вдруг все это понадобилось Великанову.
Генералы Жуков и Акулинин совершенно разные люди. Жуков — типичный рубака, бесшабашный, гордый, тщеславный. Ему, например, ничего не стоит лично повести в бой какую-нибудь отборную сотню. Он своевольный, жестокий, ни с кем не считается, даже с контрразведкой, признает только Дутова, на которого готов молиться. Любит выпить, покуролесить, но ему всякое прощается, потому что он всегда может выручить атамана из трудного положения на фронте... Акулинин, генерального штаба генерал-майор, весьма образованный, интеллигентный, выдержанный. Привык воевать «по науке», осмотрительно, с дальним прицелом. К Дутову относится без видимого преклонения, зная, впрочем, цену его авторитета среди казачества. Ведет себя с достоинством, не позволяет себе никакого панибратства с офицерами. Атаман советуется с ним охотнее, чем с другими приближенными, что Жукову, конечно, не нравится. Жуков обычно сторонится Акулинина...
— Пожалуй, это все, что я могу сообщить вам, Михаил Дмитриевич, — сказала в заключение Вера. — Но учтите, это мои собственные впечатления.
— Большое спасибо вам, Вера Тимофеевна. Вы утвердили меня в некоторых догадках.
Она с недоумением посмотрела на него.
— Вы и не представляете, как важна ваша информация. Дело в том, что дутовские корпуса действуют порознь, облегчая нам маневрирование. Я сегодня весь день ломаю голову — случайность ли, ошибка, или за этим скрывается кое-что другое. Так, может быть, тут действительно играет роль самолюбие генералов: они стремятся перехитрить друг друга в борьбе за пальму первенства. Особо старается первым войти в город именно Жуков. Однако самолюбие — враг военного искусства.
Вера с любопытством приглядывалась к Михаилу Дмитриевичу: за несколько дней работы в штабе она не раз отмечала не только, его энергию, а и самобытность суждений. Она решила для себя, что он из тех краскомов, удивление которыми будет нарастать со временем, когда гражданская война станет уже историей.