— И вооружаем, и убеждаем, но люди, особо молодые, нетерпеливы, Семен Захарович.
— Что в таком случае вы предлагаете?
— Энергичнее строить комбинат и город.
— Петро Ефимович идет дальше. Он считает, что город должен строить специальный трест, получающий деньги от заинтересованных министерств, но подчиненный горсовету.
— А что, это идея!
Голосов недовольно повел плечами.
— Напомню вам что Серго прочил большое будущее ярским рудам, — сказал Каменицкий.
— То была романтика первых пятилеток.
— Вы хотите сказать, что мы стали рациональнее, что главное для нас — экономические расчеты. Но без романтики нет инженерии. Что, не согласны, Семен Захарович? Одержимый мечтатель давно бы нашел оптимальную технологию переработки наших руд.
— Неужели среди всех ученых-металлургов не оказалось ни одного мечтателя?
— А-а, не туда вы клоните, Семен Захарович. Вы прекрасно знаете, что были, были романтики-инженеры! Сколько их собрал под своим крылом тот же Франкфурт, уполномоченный Наркомтяжа по Ярскому промышленному району. Помните?..
— Помню, — сказал Голосов, чтобы только не накалять дальше атмосферу. — Конечно, комбинату не повезло с самого начала.
— Вот это другое дело! Вот теперь мы снова нашли общий язык.
Плесум и Дробот с интересом приглядывались к ним. «А старик-то нападает в лоб, — думал Плесум, затаив улыбку. — И Голосов заметно побаивается его. Ай да почетный гражданин города!» Но Дробот знал лучше историю их отношений и рассуждал иначе: «Умеет маневрировать профессор, ничего не скажешь. Такой не пойдет на окончательный разрыв со стариком, обязательно отступит вовремя. Невыгодно ему ниспровергать авторитеты, которые еще могут пригодиться».
— Вы должны понять меня, товарищи, правильно, — уже ко всем обратился Голосов. — Ваш покорный слуга не первый год отстаивает насущные интересы комбината. Но со мной не соглашаются, и я бываю вынужден проводить техническую политику, которой не симпатизирую. Что ж, доложу вашу точку зрения на коллегии. Но за успех не ручаюсь. Дальнейшее развитие комбината планируется на привозной руде. Единственное, что обещаю, добиться сохранения нынешнего уровня выплавки природнолегированного металла хотя бы года на два. В течение их надо решить проблему.
— Чудес на свете не бывает. Не решили за двадцать лет — кто же решит за два года, — сказал Дробот, поражаясь, как быстро, на глазах, профессор меняет гнев на милость.
Леонтий Иванович промолчал, довольный и этой уступкой Голосова. А Ян Янович заметил сухо:
— Лаби, будем строить новую домну, лишь бы не топтаться на одном месте.
Потом они поговорили о делах оперативных, и Голосов, глянув на часы, поднялся с председательского кресла.
— Мне пора, товарищи, в аэропорт. Вы уж извините.
Прощаясь с Каменицким, Голосов долго тряс обеими руками его жесткую, натруженную руку.
— Я рад, что вы, дорогой Леонтий Иванович, в полном здравии. Все остальное приложится. Я помню, как вы сказали, когда начали строить первую доменную печь: «Только бы дотянуть до ее пуска, а там и на покой». Слава всевышнему, дотянули и до второй, И до третьей. И вот скоро заложим четвертую. Да мы с вами попируем еще на пуске шестой домны. Меньше, чем на полдюжину доменных печей, мы не согласимся!
— Как строить! — вполголоса заметил Дробот.
— Приезжайте почаще, Семен Захарович, — сказал Каменицкий, тронутый его добрым словом.
— Непременно загляну при случае!..
Директорская «Чайка» помчалась по глянцевитому шоссе в Ярск, за которым, близ Яшмовой горы, находился старый аэродром, облюбованный в том месте еще во времена Осоавиахима.
Дробот и Каменицкий постояли у заводоуправления, пока машина не скрылась за увалом, разделяющим два соседних города, и пошли к центру. Улицы теперь выглядели пустынными: все горожане — и стар и мал — с утра отправились на берег Урала, вдоль которого тянулся пойменный лесок, густо усеянный разноцветными домишками, в самом деле похожими на рамочные ульи. Редко кто называл их дачами. Русский человек издавна испытывал глухую неприязнь ко всякого рода дачникам. Куда проще: сады-огороды. Хотя на любой делянке тут же появлялось какое-никакое сооруженьице, обраставшее к осени верандами, застекленными или пока открытыми. Строили их каждый на свой манер, из тех материалов, что бог пошлет. Тут все шло в дело: забракованные панели для типовых домов и уцелевшие доски от бараков, дикий камень-конгломерат и списанный как бой целехонький кирпич, заводская и кустарная столярка, даже ящики, купленные по дешевке на торговых базах. И не удивительно, что архитектура таких дачек всецело определялась достатком и предприимчивостью хозяев, Но как бы там ни было, а люди старались заиметь свой уютный уголок на берегу Урала, где можно отдохнуть с семьей летним вечером, где вокруг домишек зеленеют яблони, ранетки, вишни, целые чащобы смородины, крыжовника, малины вперемежку с грядками пахучих огурцов и розовыми клумбами. Чем же это не дачи? И все-таки молодогорцы упорно называли свои райские места садами-огородами. Впрочем, слово «сад» прибавилось к слову «огород» не сразу. Первоначально, после войны, здесь были просто, огороды, восполняющие недостаток овощей в магазинах ОРСа, и лишь потом, с годами, фруктовые сады потеснили уральскую рассыпчатую картошку.