Павла была довольна, что вызвала Сольцеву на откровенный разговор. Женщина оказалась очень подвижной, словоохотливой, не то что в первые минуты их натянутой встречи. Ходила по комнате и говорила, не ожидая никаких вопросов. Изредка останавливалась у двери и, вспомнив что-то, продолжала повесть о своей жизни. Она разволновалась, похорошела, ее карие глаза светились молодо. Павла без труда представила себе сейчас юную Настеньку-разведчицу, бедовую дивчину, от которой все солдаты, наверное, были без ума.
Неожиданно Сольцева замолчала, села за стол и по привычке придвинула к себе забытый микроскоп.
— А что теперь делает ваша экспедиция? — поинтересовалась Павла.
— Играет в домино.
— То есть?
— В прямом смысле играет в своем поселке. Я не преувеличиваю.
И она опять встала, подошла к филенчатой двери, слегка привалилась к ней.
— План березовского участка составляет львиную долю всего плана экспедиции. Ну, что же им, скажите на милость, делать, как не забивать «козла»? Приедет кто-нибудь, посмотрит и уедет. Живут прошлой славой Березовки. Живут припеваючи, в квартирах со всеми удобствами, с газом. У нас каждый работяга на учете, а там у них на базе пруд пруди скучающими инженерами. Я таких геологов не понимаю и не признаю. Выдумывают всякие бумажки, делают вид, что по горло заняты, но мы-то видим, чем они занимаются.
— Странно, — сказала Павла. — Не понимаю, куда же смотрит геологическое управление?
— В сторону газового вала. Газ — их премьера. А медь, что ж, медь открыта, еще до организации управления.
— Вы думаете, что товарищи из управления равнодушны к Березовке? Я сомневаюсь.
— Ах, Павла Прокофьевна, Павла Прокофьевна, вы плохо знаете геологов. Они же артисты.
— То есть?
— Уж очень к славе чувствительны.
— Согласитесь, что славу любят все.
— Геологи больше всех. Может, потому, что скитаются в глуши, где нет иных житейских благ и радостей, кроме редких встреч со славой. Она же, как известно, не в меру капризная особа. Вот тут и завязывается игра самолюбий. Я это испытала на себе, когда оказалась в числе лауреатов.
— Кстати, вы знакомы с Леонтием Ивановичем Каменицким?
— Мимолетно.
— Почему мимолетно, если вам вместе с ним присудили премию?
— Каменицкий еще до войны начинал разведку около Березовки, но не успел добраться до руды. А мы узнали об этом лишь тогда, когда врезались в медный колчедан. Старик, конечно, не виноват. Виновата наша разобщенность. В работе геологов должна быть преемственность, а у нас этот принцип нарушается.
— Как вы считаете, верно ли поступили, что и Каменицкого причислили к вашей группе первооткрывателей?
— Да, верно. Хотя завистников у него было много. Он здесь бурил самым первым, а кое-кто из нас возомнил себя Колумбом южноуральской меди. Геолог должен знать и уважать своих предшественников.
— И последний вопрос, Настасья Дмитриевна. Как вы относитесь к новому главному геологу управления, Каменицкому-младшему?
— Я его совсем не знаю. Заезжал как-то раз. Слыхала, что работал на Таймыре, на Кубе. Все странствовал. А я, как ни парадоксально, люблю геологов оседлых: открыл богатое месторождение — посвяти ему жизнь.
Павлу задели такие рассуждения, но она смолчала, придерживаясь золотого правила: никогда не спорь с тем, у кого берешь интервью, иначе не узнаешь ничего дельного.
Они проговорили больше двух часов, и Павла неохотно поднялась.
Вышли на крылечко. Уже разведрилось. Летний день обещал быть жарким. Небо сделалось высоким, чистым, как всегда после ночного благодатного дождя. Павла неторопливо огляделась, чтобы запомнить эту саманную Березовку. Хозяйка тут же перехватила ее взгляд.
— Вот здесь и прошел мой бабий век. И время ураганных проб миновало. А теперь под старость лет приходится сидеть за микроскопом. Ученого из меня все равно не выйдет. Моя стихия — шагать от буровой до буровой.
Когда «газик» тронулся, Павла поспешно обернулась. Настасья Дмитриевна стояла на крылечке, опустив руки. Павла помахала на прощание, и та лишь кивнула головой в ответ.
В Березовске, в городской гостинице, Павла тщательно записала беседу с Сольцевой.
На другой день она возвращалась в область. Дорога прихотливо вилась у подножия гор, то и дело обегая сторожевые лобастые шиханы. Слева остро поблескивал древний Яик, будто металлическая оправа Главного Уральского хребта. И горы, и степь за рекой отливали яркими тонами августа. Что значит один суточный дождь на исходе лета! Земля повеселела, принарядилась. А где-то впереди еще бабье лето — вторая молодость земли.