— Георгий, извинись немедленно, сию минуту!
— Нет, отец, время профессора Голосова истекло.
— Куда махнул!.. — Голосов вскочил и, разгневанный до последней степени, угрожающе приблизился к Георгию.
Высокий, прямой, сухой, он стоял на глинистом обрыве, как тогда, на дунайском берегу, и ждал извинения. Георгий сунул больную, раненую руку в карман, и Голосов невольно проследил за этим памятным движением его руки.
— Вот что вы писали. — Георгий вынул из кармана вчетверо сложенные листки бумаги. — Надеюсь, помните свое сочинение «Деньги на ветер»?.. Или успели позабыть?
Голосов мертвенно побледнел, отступил на шаг от обрыва.
— Ложь, подтасовка!
— Настоящий друг всегда же спорит...
— Вы интриган! Вы...
— Остыньте, профессор. Ваше авторство полностью установлено. К счастью, уцелел оригинал, подписанный лично аспирантом Голосовым. Или это ваш однофамилец?
Голосов метнулся к Каменицкому-старшему.
— Не верьте ему. Клевета, шантаж, подлог!..
Леонтий Иванович совершенно растерялся. Георгия поразила стыдливая растерянность отца, ему стало больно за него, но он уже не мог остановиться.
— Вы, профессор, не из храбрых, вы постарались укрыться за псевдонимом, который надежнее земляной щели под бомбежкой. Вам надо было бросить тень на человека. О-о, вы хорошо понимали, что значила ваша тень в то время! Но редактор поубавил пыл разоблачителя. Да к тому же нашлись люди, истинные партийцы, сумевшие разгадать вас еще тогда. И вы затаились, переменили тактику, начали действовать с академических позиций, хотя в душе остались клеветником. Вам профессорская мантия заменяет маскировочный халат... А теперь уходите отсюда прочь!..
Голосов оглянулся на Леонтия Ивановича, ища поддержки. Но тот, склонив голову, бесцельно смотрел вниз, где скручивались пенные жгуты в воронке.
— Вы, вы еще повинитесь передо мной, — сказал он им обоим и, привычно откинув со лба прядку волос, медленно пошел в сторону леса. Он шел так, будто, его вот-вот окликнут, остановят, позовут. Георгий проводил его долгим взглядом. Нет, совесть не мучает таких, а уголовному суду они вроде, и неподсудны.
— Неужели это правда? — тихо спросил Леонтий Иванович сына.
— Правда.
— Не ожидал, не думал, никогда не думал...
— Ты уж не сердись, что я выбрал момент неподходящий.
— Чего там...
— Идем, отец, скоро приедет Метелев.
— Прокофий Нилыч знает?
— Наверное, Павла рассказала.
— Пожалуйста, не начинай при нем сызнова. Не надо омрачать,праздник.
Георгий подал отцу руку, помог встать с земли. И по тому, как он тяжело поднялся, Георгий понял, что старик испытывает необыкновенный упадок сил.
Они шли пойменным лесом. Говорить ни о чем не хотелось. Все вокруг было по-осеннему задумчивым: и уставшие за лето некоси, и притихший в полдень лес, и сентябрьское линялое небо.
Леонтий Иванович вспоминал прошлогоднюю поездку с Голосовым в Березовск: как показывал свой первый шурф, как стоял над ним и сокрушался, что не довел начатого дела до конца. У него и в мыслях не было, что именно Голосов пытался в свое время этак походя столкнуть его плечом в тот шурф. Недаром Семен Захарович советовал «не бередить старые раны». Оказывается, вон оно в чем дело-то! Оказывается, ему случайно самому довелось заглянуть в ту яму, которую он выбрал для «дружка-приятеля»... Ну да бог шельму метит. Жаль только, что много истрачено пороха в жарких стычках с комментатором чужих открытий. Ловок, ничего не скажешь. И ведь, бывало, настораживала эта ловкость, но ты проходил мимо, занятый своими камешками, и не догадывался, что твой бывший ученик годами носит камень за пазухой. А может, погорячился и, не отдавая себе отчета, написал в газету? Да нет, Семен Захарович умеет отдавать себе отчет в том, что делает... Ладно, хватит копаться в прошлом. Главное, что березовская медь гулко ударила на всю страну...
Но как ни старался Леонтий Иванович успокоиться, он снова и снова возвращался к Голосову. Нет, видно, от его тени, скоро не отделаешься.
— Верно говорят, что правда старее старости, — сказал Леонтий Иванович сыну, оглядывая заводскую окраину города, который уже готовился к празднику.
25
Когда до пуска домны оставались буквально считанные дни, Петр Ефимович Дробот сам стал проводить планерки на строительстве. Он ценил инженера, который вел доменный комплекс, но считал его слишком податливым, а сейчас надо было и характер проявить, и власть применить.