Поленька встретила их радостно, расцеловала маму, тетю Васю. Еще бы: весь длинный весенний день до позднего вечера сидела она одна в закрытом флигеле.
— Идем, Полина Семеновна, погуляем с тобой по набережной, на свежем воздухе, — сказала Василиса.
— О-о, идемте, идемте, тетя Вася! — Девочка бросилась к ней, опять расцеловала ее, начала поспешно одеваться.
Вера с затаенной ревностью проводила дочь с Васеной, ставшей для Поленьки чуть ли не второй матерью, и занялась домашними делами. Заправила лампу, затопила голландку, — хорошо, что Коля Ломтев прислал дровишек, — потом взялась чистить картошку. И время пролетело быстро.
— Что-то вы скоро нынче, — заметила она, когда скрипучая дверь в переднюю шумно распахнулась.
— А ну-ка, мамочка, угадай, что мы видели сейчас? — Девочка переглянулась с тетей Васей. — Ни за что не угадаешь, ни за что!.. Мы видели пушку! Самую настоящую, большую пушку!
Вера вопросительно посмотрела на подругу.
— Рабочие устанавливали орудие у нас на берегу, мы и подошли к ним, — просто, без тени тревоги, объяснила та.
— Час от часу не легче!.. — испугалась Вера, но тут же осеклась и посмотрела на дочь, неописуемо довольную, что рядом с домом стоит теперь самая настоящая пушка..
Только в одиннадцатом часу ночи, поев рассыпчатой картошки с постным маслом, вдоволь напившись морковного чаю, они легли спать. Поленька устроилась возле матери и притворилась спящей, зная, что взрослые любят посекретничать. Вера лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к мерному дыханию дочери. Узкая лунная дорожка наискосок перечеркнула комнату, отделив Верину кровать от плюшевого диванчика, облюбованного Василисой.
— А Ломтев к тебе неравнодушен, — сказала вдруг Василиса из своего угла.
— Не выдумывай, спи.
— Да и ты к нему неравнодушна, я уж знаю.
— Не сваливай с больной головы на здоровую. Ты сама тянешься к Николаю.
— Где уж мне!
— Тетя Вася, не хитри, раз не умеешь.
— Во всяком случае, пора бы тебе, Верочка, налаживать жизнь.
— С ума сошла! Город на осадном положении, а ты болтаешь о пустяках.
— Любовь остается любовью даже на войне.
— Это ты определенно где-то вычитала.
Василиса привстала и, щурясь от лунного света, озорным полушепотом добавила:
— Я видела сегодня, с каким удивлением смотрела ты на Ломтева.
— Ничегошеньки ты не понимаешь, милая моя. Я смотрю с удивлением на многих, в том числе и на тебя.
— Вот еще!
— Никогда не задумывалась, как там с любовью, но вижу, что революция открывает в людях редкие таланты. Отсюда мое удивление и Ломтевым, с которым я вместе выросла. Ты не смейся... Ни в одном старинном романе, конечно, не прочтешь об этом. Меня вообще удивляют многие. О Гае я уже не говорю, Гай еще в мальчишеские годы побывал в царских тюрьмах. Но Великанов моложе его. Сын рязанского крестьянина, бывший учитель, он в двадцать шесть лет стал командующим. А ведь так и остался бы в церковноприходской школе, если бы не революция. И сколько таких краскомов! В прошлом году летом я видела Каширина и Блюхера. Каширин-то окончил Оренбургское казачье училище, а Блюхер вовсе простой рабочий. Но как они разбили Дутова в верховых станицах — тот еле ноги унес из губернии. «Церковный вестник» писал тогда, что «Дутову преградили путь есаул Каширин и полковник Блюхер». Видишь, епископ Мефодий «присвоил» Блюхеру даже звание полковника, чтобы только обелить войскового атамана, которому-де пришлось воевать не с какими-то там голодранцами...
— Откуда ты все знаешь?
— Чудачка. Я работала в дутовском штабе.
— А скажи, как ты решилась? У тебя ведь дочь. Если бы ты была одна — другое дело.
— Наверное, смерть мужа подтолкнула меня на этот шаг.
— Вот я, пожалуй, не могла бы дня прожить у белых.
— Надо было, тетя Вася, надо. И ты сможешь, если доведется.
— Не знаю уж... Рассказала бы все по порядку, Верочка.
— Потом, после как-нибудь.
Вера повернулась к стенке и тут лишь поняла, что Поленька до сих пор не спит. Легонько прижала ее к себе да и всплакнула от нахлынувших чувств. Теперь Васена, в свою очередь, притворилась спящей, но, не в пример любопытной девочке, она забылась в первые же несколько минут, намаявшись на земляных работах. Ей ничего не снилось — ни война, ни любовь...