На лестнице, ведущей в землянку, послышались чьи-то шаги. Оля и Мелешко переглянулись: кто бы мог быть ночью?
— Не помешал? — спросил Богачев, приподняв угол одеяла, которым был занавешен вход.
— Помешали, — дерзко ответила Ольга.
— Решил навестить в поздний час, завтра будет некогда. — сказал он значительно.
И все поняли, что завтра наступление.
— Чем бы угостить вас, Валентин Антонович? Хотите нашего компота? — предложила Полина.
Майор залпом выпил кружку холодного компота из свежих фруктов.
— Эх, жаль, некому будет собирать яблоки! Пушкари, конечно, постараются, уж они потрясут эти сады, а собрать такую массу падалицы пехоте будет недосуг.
Полина чувствовала себя неловко, когда являлся Богачев: сразу пропадала вся ее солидность, и она, несмотря на годы, оказывалась в роли самой младшей из девчонок, не зная, чем и как занять великовозрастного кавалера. Он не раз выручал ее, выручил и сегодня:
— За вами, Полина Семеновна, шел посыльный штадива, я вернул его, сказав, что сообщу о вызове.
— Да? Тогда нужно идти.
— Идемте, мне по пути.
Девушки понимающе заулыбались, она же всерьез поверила, что ее ждут в штабе дивизии.
Богачев простился с девушками до скорого свидания в Кишиневе и быстро вышел из землянки вслед за Полиной.
Августовская ночь была на диво хороша. Уставшие от непосильной ноши тираспольские сады мирно забылись, задремали под высоким, в бесчисленных звездах, росным небом. Богачев тронул Полину за локоть, она приостановилась.
— Никто вас никуда не вызывал. Так что извините меня за маленький обман. Между прочим, ваша дивизия пока во втором эшелоне. Завтра с утра начнут другие.
— Стало быть, завтра?
— Заряженное ружье должно наконец выстрелить.
— Но вы-то куда направляетесь, Валентин Антонович?
— К своему подшефному генералу Шкодуновичу.
— Как, майор шефствует над генерал-майором?
— Не ловите на слове. Командовать корпусом не собираюсь. Это мы в штабе армии называем подшефными тех комкоров, у которых чаще всего бываем по долгу службы... Не сердись, Полюшка, я не мог не увидеть тебя сегодня.
Он впервые обратился к ней на «ты». Полина искоса, украдкой посмотрела на него. До чего же похудел, вытянулся за лето, как зеленый паренек.
— Берегите себя, Валентин Антонович.
— Это в обороне разведчики охотятся за каждым «языком», а в наступлении знай отсчитывай готовеньких пленных.
— Все равно будьте осторожны... — Она вдруг обняла его с девчоночьей неловкостью, наспех поцеловала в щеку. — Ну, ступайте.
Он удержал ее за плечи, крепенькие, уютные, и она, не в силах противиться ему, повиновалась его ответному порыву. Он целовал ее неспешно, бережно, любуясь ее лицом, будто освещенным пе́рловой плиточкой зубов.
— Да ступайте же... — умоляющим голосом сказала она и отстранилась.
Он безвольно отпустил ее, начал закуривать. А она принялась тщательно одергивать гимнастерку, которая всегда рельефно облегала ее невысокую грудь, гибкую талию, крутенькие бедра. «Как идет ей военная форма», — подивился он. Полина хотела поправить волосы. Но где пилотка? Совсем потеряла голову!
Он поднял с травы пилотку.
Она несмело протянула руку, боясь приблизиться к нему даже на полшага. Так они постояли друг против друга на расстоянии, и Полина, отрезвев окончательно, сказала уже тоном старшей:
— Иди, Валентин, отдохни перед боем.
— Какой тут сон! Скорей бы рассветало.
— У меня завтра тоже нелегкий день, — добавила она и пошла к своим девчатам, еще не знавшим не только поздней, но и первой заоблачной любви.
9
Утро 20 августа 1944-года.
Оно тяжело вставало, по-солдатски разгибаясь в полный рост, над затянутым туманцем, седым Днестром, над спящими в тени тираспольских садов траншеями, над зубчатой стеной угрюмой Бендерской крепости, над темной конусообразной высотой «150» — «Суворовой могилой», над синими в переливчатой дали бессарабскими холмами.