— Ты шутишь?
— Я ведь не умею шутить, как ты говоришь.
Тогда она вдруг залилась румянцем, словно ученица, застигнутая врасплох, и, шумно встав из-за стола, прошлась по комнате.
— Никуда я не поеду, слышишь? Надоел мне твой цыганский образ жизни! Хватит с меня, хватит! Подумал бы о девочках, если со мной не привык считаться. Им надо заканчивать школу, поступать в университет. Чего тебе не сидится? Уже пятый десяток разменял, пора бы взяться за ум...
Он спокойно наблюдал за ней — Марине надо обязательно дать выговориться в таких случаях. Тетя Вася тоже не перебивала ее, а девочки и вовсе притихли за столом.
— Куда же ты собрался на этот раз? — остановившись против него, спросила наконец Марина.
— Вот это деловой разговор.
— Никогда не посоветуешься заранее.
— А что может измениться?
— Ну да, ну да, ты все решаешь сам. Диктатор!
— Видите, товарищи женщины, меня уже и отлучили от демократии.
Василиса Даниловна заулыбалась, Глядя на нее, оживились и Тоня с Зиной.
— Садись, филолог, опять двойка, — сказал он жене. — А поедем мы на Урал...
— Пескарей ловить? Инженер-гидротехник едет на Урал! Ты уже там был, один пруд соорудил в степи.
— А вы с Верховцевым как сговорились. Он тоже вчера...
Марина умолкла: неприязнь Марата к Верховцеву всегда казалась ей неким следствием его былого увлечения Аллой Сергеевной. Любовь проходит, но ревность остается еще на годы и может при удобном случае вызвать новую вспышку чувств.
Марина была знакома с Аллой, однако избегала прямых встреч. Увидит где-нибудь в магазине или в автобусе и затаится, наблюдая ее со стороны. Одета очень просто, ничего лишнего, как одеваются те женщины, которые и в сорок лет знают себе цену. Редко кто из мужчин пройдет мимо Аллы, ни разу не оглянувшись. Но та будто не замечает никого. (Впрочем, у женщин развито «боковое» зрение — это уж Марина знает.) После каждой такой встречи она подолгу крутилась перед зеркалом, точно в самом деле зеленая девчонка-пионервожатая. Она и одеваться пыталась проще, но все равно; нужной простоты не получалось, наоборот, выглядела слишком простоватой. Наконец, отругав себя за глупую зависть, снова доставала из шкафа дорогие вещи. Что бы там ни говорили о соответствии моды возрасту, а «рамка» для женщины много значит. И она довольно часто меняла эти «рамки», за что Марат, посмеиваясь, окрестил ее к тому же неисправимой модницей.
«Так, возможно, к лучшему, что уедем на Урал», — подумала Марина и сказала мягче, однако же не совсем мягко, чтобы Марат ни о чем не догадался:
— Эх ты, идеалист неисправимый.
— Всегда, стоял на материалистических позициях, — усмехнулся он, поняв, что начинается «спуск на тормозах».
— Что же ты будешь делать на Урале?
Он коротко пересказал все то, что говорил вчера Верховцеву, утаив пока, что ему, может быть, придется там преподавать в учебном институте.
— Ну, кто со мной? — весело спросил он всех. — Тетя Вася?
— Не знаю уж, я родом оттуда, — уклончиво ответила она.
— Тоня? Зина?
Девочки смущенно переглянулись с матерью.
— Хуже нет, когда мужчине приходится руководить женским обществом! Но раз я диктатор, голосовать не станем.
— О квартире-то подумал? — осторожно поинтересовалась тетя Вася.
— Трехкомнатная, с балконом, с видом на Урал!
— Уже успел договориться? — Марина обвела тоскливым взглядом большую комнату с добротной рижской мебелью, сокрушенно покачала головой. — Опять за бесценок свезем в комиссионку.
— Нет, захватим с собой даже всякую рухлядь, на память о нашей молодости. Больше никуда переезжать не станем.
— Кочевника исправит...
— Хочешь сказать, могила?
— Вон тот же Верховцев как прочно обосновался. Каменная дача, машина, катер. Живет в свое удовольствие.
— Никогда не завидуй мещанскому благополучию.
— Подумаешь, какой спартанец! Так живут многие, а ты брезгливо называешь их неомещанами. Не много ли на себя берешь? Один ты идешь в ногу...
— Марина
Она расплакалась, вышла в коридор. Василиса Даниловна растерянно огляделась.
— Не нужно бы вам при девочках, Марат.
— Они почти взрослые.
Тоня и Зина не смели поднять глаз на отца и не решались уйти вслед за матерью.
— Ну-ну, ступайте к ней, — сказал он дочерям. — Только сами не расплачьтесь.
— Тебе письмо от Богачева, — вспомнила тетя Вася и, положив перед ним туго набитый авиаконверт, тоже удалилась в полутемную прихожую — «тушить пожар».
Валентин Антонович писал теперь от случая к случаю. А это он в сорок четвертом году прислал Марату завещание мамы. Потом, вскоре после Победы, приехал на Урал, чтобы познакомиться, и оставил на память орден Отечественной войны, которым была награждена капитан медицинской службы Карташева. В пятидесятые годы они встречались довольно часто, когда Марат учился в институте, даже ездили в Молдавию, где на высоком берегу Днестра, напротив Бендерской крепости, отыскали могилу матери и установили, камень вместо фанерного низенького обелиска с выцветшей надписью. Богачев охотно рассказывал о последних месяцах фронтового бытия Полины Семеновны. Иногда увлекался, и Марат невольно задумывался о его отношениях с мамой. Однако спросить прямо не мог. Валентин Антонович сам спохватывался, начинал говорить о полковнике Родионове, который помнил еще Веру Тимофеевну, но, к сожалению, не дотянул до конца войны: умер в тыловом госпитале зимой сорок пятого, немного пережив свою «крестницу», как звал Полину...