Старушка визжит, шум, неразбериха.
Батюшка, как самый рослый, хватает с буфета череп.
Трое бегут по тропинке.
На бегу батюшка старается надеть подрясник поверх джинсов и свитера.
— Слушайте, совсем забыл, мне же еще на форум надо…
— Что за форум?
— Православно-исторический, — задыхается на бегу батюшка. — «Народы-победители: вместе в истории, вместе в будущем»…
38. На откосе, на берегу маленькой, замученной дачниками подмосковной речки, трое хоронят череп. Детской пластмассовой лопаткой яркого цвета копают ямку.
Батюшка молится и поет.
Мимо бегут солдаты, много — пробежка или ученья. Каждый подбегает под благословение к батюшке.
Пирогов растроган:
— Россия возвращается к своим истокам…
Потом бегут милиционеры с собаками. Много. Тоже подходят под благословение.
Пирогов чуть не плачет от умиления.
Милиционеры бегут дальше, хватают попавшихся навстречу таджиков, пинками и тумаками запихивают в уазики.
39. Машина Рындиной останавливается у дома Яблочника. В саду по-прежнему колышется на ветру белье, лежат повсюду яблоки, стоит старый автомобиль, катушечный магнитофон молчит на покрытом клеенкой столе под сосной.
Никого нет.
По саду прогуливается милиционер с автоматом и девушка в форме судебного пристава, с папочкой.
— Вы что-то хотели? — приветливо спрашивает она.
— А… Тут… — мямлит Рындина.
— Семья переехала в значительно лучшие жилищные условия, — улыбается девушка. — У вас есть вопросы?
— Модернизация, — говорит вдруг милиционер вдохновенно. — Стране нужны скоростные, широкие дороги, отвечающие запросам россиян двадцать первого века. Люди свободно и быстро едут к родне, за грибами, к морю…
Пирогов, Рындина и батюшка смотрят, как качается пустая деревянная лошадка-качалка возле крыльца.
40. Жизнь Волшебника в деревне. Окна в избе распахнуты. Топится печка. Волшебник убирает и чинит старый дом.
Дети заглядывают в окна с улицы. У одной девочки длинные рябиновые бусы.
41. Пирогов, Рындина и батюшка стоят над катушечным магнитофоном. Провожают глазами медленно крутящуюся бобину.
Прислушиваются — шорох, скрип двери, отдаленное кукареканье петухов, мычанье коров, стук, звяканье ведра…
— Куда говорить-то? — спросил скрипучий старческий голос. — В эту, что ли?
Старуха на пленке покашляла, покряхтела, вздохнула и заговорила монотонно:
— В девятнадцатом году приехала княжна Лидия с сыном Митей, крестьяне позвали, голодно стало в Москве, а князья хорошие люди были, служили где-то в Москве, а в имение приезжали, как теперь вот дачники. Князь с княгиней старенькие, старшего сына Чека расстреляла, он в обществе состоял, чтобы царя спасти. Приехала Лидия с сыном, жила в избе у бывшей няньки, работала в городе, в кинематографе музыку играла. Митя, княжонок, такой молчаливый, умом вроде тронулся, когда узнал, что царевича убили. Мы с ним с одного года, подружились, я тоже плакала, когда про то узнала. Дворец заперт, парень прибыл из самой Москвы на мотоциклетке, сокровища описывать. Катал детей на мотоциклетке, про науку говорил, что скоро на Луне сады разобьем, мужики сразу смекнули — головой он прискорбный, а мальчишки слушали, рты раскрыли… Раз Митя прибежал, говорит, «мы с мамой скоро уезжаем, а вот тебе, Наташа, мой дневник, храни его, а то в дороге вдруг потеряю. Ты, Наташа, мой дневник береги, там про очень важное, а если тоже потерять боишься, выучи его наизусть. Только слово в слово, чтобы без ошибок». И больше их с матерью никто не видел. Уехали. А парня на мотоциклетке красные расстреляли, говорили, он шпион и не во дворец приехал, а нарочно за княжной, чтобы ее за границу отправить. Скелет его в школе поставили, вроде он сам так распорядился… Дальше жили… Колхоз наступил… Молочные наши края… Это я потом, если жива буду… В тридцать шестом году приехали землемеры, чтобы море делать. Из Голландии ученый по дамбам прибыл, Миддендорф, коммунист голландский, объяснял, как дамбу строить. Бабы смеялись с него, что он скелета в школе испугался. Председатель прибег, велел всем одеться почище, иностранец прибыл. Сережа мой надел пиджак, в котором на Первомай ходил, пошел на машинный двор… А они уж тут, Миддендорф и наш начальник партийный от стройки, Соколовский, руки жмут, друг на друга смотрят. Потом обнялись вдруг… Коммунисты же оба… Сережу моего с Миддендорфом познакомили, тоже руки жали. Дети бегали, радовались — вот какой Сталин добрый, нам море сделать велел! А под затопление семьсот деревень попало и город Молога. Начали людей переселять, некоторые не хотели, особенно старики, говорят, триста человек под водой остались…