«Комиссары в пыльных шлемах» — писал далее Л.А. Аннинский, — вот песня, легенда, лозунг, подхваченный шестидесятниками, знак света, знак обновления души и мира. В начале периода кинематограф первым делом вернул на экран эту символику. Впрямую это сделали Алов и Наумов в «Павле Корчагине»: возродили вдохновенного комиссара с горящими глазами, — вызов тупости, охотнорядству, обывательщине, всему тому, что вязало тогда крылья, мешало «вернуть словам звучание их первородное». Первородное звучание хотели вернуть всему: словам, чувствам, краскам. Вызывающий гедонизм Чухрая в «Сорок первом» был такой же попыткой очиститься, как вызывающий бытовизм молодого Хуциева; но точнее всех это очищение передали именно Алов и Наумов, то было очищение легенды: да, жертвенность, да, аскетическая вера, да, фанатизм, но только так можно возродить героя, в котором твое и общее, мечта и сила, полет и мощь соединятся воедино. Не соединилось. Десять лет понадобилось, чтобы убедиться в этом. Десять лет спустя Аскольдов отвечает — легенде. Он снимает рапидом, в сверхкрупности, растягивая на экране в мучительную агонию — как раскалываются, разлетаются осколками упавшие на мостовую тоненькие комиссарские очки. Хрупкость. Аскетика черно-белой, графичной, прозрачной фактуры. Поэзия скорби. Непоправимость» (Аннинский, 1991).
Интерес российского киноведения к «Комиссару» не иссяк и в XXI веке.
Кинокритик Михаил Брашинский считал, что «Аскольдов снял фильм замечательный — и в контексте своего времени, и вне его. В те же самые годы, одновременно с «Комиссаром», были сделаны «Андрей Рублев» и «Июльский дождь», «В огне брода нет», «Короткие встречи» и «Интервенция», но и на их фоне картина А. Аскольдова выглядит аномалией — чуть ли не идеологической диверсией автора, свободного от внутренней цензуры. Диверсией тем более «опасной», что осуществлена на «социалистической» почве, взрыхленной привычными историзмом и реализмом. Как показала дальнейшая судьба «Комиссара», его язык с годами не устарел. Цельный, строгий, зернистый — по замыслу, по тону и по изображению — фильм снят так, будто А. Аскольдов был последним несломленным киноавангардистом двадцатых, решившимся в конце шестидесятых на трагедию о Гражданской войне. Трагедийны в фильме не только пространство, распахнутое для поединка жизни и смерти, и аскетичная кристальная структура, неукоснительно влекущая героев к гибели, а зрителей к катарсису, но и игра актеров — Нонны Мордюковой, Ролана Быкова, Василия Шукшина, соединяющих детальный психологизм с широкой символической обобщенностью. Чтобы определить место фильма А. Аскольдова в истории, достаточно признать, что, кроме «Андрея Рублева» и «Комиссара», послеоттепельное советское кино оригинальных трагедий не создало» (Брашинский, 2001).