Кроме того, это было единственное устройство в наборном цехе, которым я, хотя и пытался, но так и не смог овладеть — клавиатура не та: прописные — отдельно, строчные — отдельно. А я-то к пишущей машинке привык…
И когда мне кто-то рассказал, что видел на полиграфической выставке в Москве линотип с числовым програмным управлением, который сам при свидетелях набирал текст, я даже не удивился. Я знал, что он на это способен.
А вот и готовая продукция: в металлический лоток выскакивают и ложатся на ребро одна к одной строчки — штуковинки из тяжёлого тускло-серебристого сплава, именуемого гартом. Формой и размерами они напоминают костяшки домино с тем только отличием, что бока их без круглых вдавлинок, а на узкой верхней кромке топорщится шеренга мелких литер.
Совокупность подобных штуковинок называется гранкой.
А вокруг уже пританцовывает в нетерпении выпускающий (это должность такая), и в руках у него нечто вроде узкого длинного противня, тоже, кстати, величаемое гранкой.
— Да не мельтеши ты… петит твою матрицу! — не отрывая глаз от листа, прикрикивает линотипистка — и выпускающий исчезает. Затем возникает снова. А куда денешься! Счёт пошёл на секунды — у метранпажа за стеной иссякает терпение. Возьмёт, чего доброго, да и тиснет полосу как есть, с дырой! Из вредности.
Слава богу, досыл набран. Перегружаем гранку на гранку (горячая, однако!), цепляем ногой дюралевую членовредительскую дверь, ведущую в наборный цех, открыва-аем, а там у стены махонький тискальный станочек. Помещаем в него противень. Чтобы строчки не сыграли, прижимаем их с торца железным брусочком по имени марзан, жмём кнопку — и по девственному горячему гарту прокатывается валик, безжалостно марая буковки типографской краской. После сей дефлорации на обесчещенную гранку кладётся бумажная полоска, кнопка нажимается повторно, снова катится валик (уже другой, без краски) — и на полоске остаётся оттиск, который тоже, представьте, называется гранкой.
Собственно, всем этим должна заниматься тискальщица, но она куда-то делась. В гастроном пошла. Через дорогу.
— Я задержку на редакцию записываю! — ябедным голосом предупреждает Валя Ивановна, сменный мастер.
— Напугали! — затравленно огрызается выпускающий, с дробным тяжёлым лязгом выставляя горячий металл на первую полосу. На письменном столе мастера давно уже заливается телефон. Судя по настойчивости, трезвонят из секретариата. А может, из корректорской. Но вопрос у всех один: где, трах-тарарах, первая полоса?
Валя Ивановна хватает трубку:
— Да тискают, тискают уже!
Ну да, тискают! Метранпаж ещё дыру не забивал. Неспешно, торжественно, чуть ли не торжествующе счищает он заусенцы с гранки. «Я вас больше ждал с вашим досылом!» — ясно читается на его надменном челе.
— Побыстрее, Миш! — взвывает выпускающий.
— Побыстрее — через гастроном, — помедлив, невозмутимо изрекает тот — и снова принимается скоблить шилом.
— Тогда дай хоть заголовок наберу! — в отчаянии бросает выпускающий и вновь устремляется к членовредительской двери.
Заголовочная строкоотливная машина напоминает раскулаченный линотип, каковым, скорее всего, и является. То же уставившееся в потолок пушечное жерло с расплавленным гартом, та же свисающая с крюка продолговатая «чушка», постепенно опускающаяся в это самое жерло по мере расходования металла. Говорят, бросить туда мокрую тряпку — всё равно что гранату взорвать: ошмётки гарта грянут в потолок картечью. Возможно, возможно… Проверять как-то не хочется.
В отличие от линотипа, клавиатуры на строкоотливной машине нет, всё надо делать вручную. Берешь верстатку и начинаешь загонять в нее матрицы…
М-да…
У Станислава Лема в «Эдеме» есть очаровательный пассаж — о том, как трудно беседовать со старыми астронавтами об иных мирах. «Ну, там есть такие… такие… — говорят они, беспомощно помогая себе руками. — Большие такие…» Не знают, короче, как назвать и с чем сравнить.
Не берусь гадать, кто были по национальности астронавты Лема, но спорить готов, что не русские. Русский бы всё растолковал в два счёта.
Значит, так…
Берёшь, говорю, железную хреновину с винтом и начинаешь загонять в неё хреновинки помельче. Потом закручиваешь винт, вставляешь всё это вон в ту хренотень, дёргаешь рычаг, а сам на всякий случай отходишь — потому как может плюнуть расплавом. Не всегда, но может.
Всё это, конечно, происходит в отсутствие заголовщицы или хотя бы с милостивого её разрешения, пока начальство делает вид, что отвернулось.