«Все-таки я его где-то видела, определенно, — подумала Бесс, проносясь мимо. В лицо летела изморось, девушка взглянула на шлем, который не потрудилась надеть и, прищуриваясь, плотнее сжала губы. Ей нравилось чувствовать мокрый ветер на щеках. В ушах рычал, хрипел, гремел Rammstein — «Reise, Reise»[1], заглушая свист ветра и шум машин.
За полчаса она домчалась до метро «Нарвская» с возвышающимися в ярком свете фонарей и витрин зелеными Триумфальными воротами и повернула на Балтийскую улицу. Девушка остановилась у арки двухэтажного розового дома с белой лепниной, со старинными балкончиками и, вынув из кармана пульт, направила на черные железные ворота. Пока те медленно разъезжались, Бесс посмотрела на вереницу убегающих вдаль фонарей. Их желтый свет резко обрывался, не достигая конца улицы, где находились неотреставрированные и уже давно нежилые дома. Местные дети болтали, будто там водится нечистая сила.
Девушка ухмыльнулась. Частично она была с ними согласна, правда, едва ли могла называть бомжей силой. А бездомных там болталось много. Недаром близ располагалось «Отделение для ночного пребывания лиц без постоянного места жительства» Кировского района.
Она въехала во внутренний дворик, оставила мотоцикл между отцовским BMW и «Мерседесом» соседей и устремилась к одной из парадных. Приложила к домофону ключ, взлетела по лестнице и дернула за ручку.
Дверь квартиры отказалась открытой. Отец частенько ее не запирал. После того как выкупил помещение на первом этаже, весь дом принадлежал им. На первом он собирался сделать тренажерный зал, сауну и кабинет для себя попросторнее. Вся его жизнь была сосредоточена на работе — он возглавлял крупный филиал английской компании, производящей детали для редких автомобилей.
В прихожей горел свет, Бесс скинула в углу, под вешалкой, сапоги, провела рукой по выбившимся из высокого хвоста волосам перед зеркальной стеной и двинулась на кухню.
Паркет под ногами поскрипывал, в коридорчике насыщенно пахло вином.
Отец, еще не переодевшийся после работы, в рубашке, галстуке, сидел за стеклянным столом. Густые черные волосы, темно-синие глаза, правильные черты лица, золотые часы на запястье — прекрасный образец небедствующего холостяка. Перед ним стояла тарелка с яичницей, приправленной беконом и помидорами. И уже изрядно опустевшая бутылка «Шардоне».
— Снова без шлема из центра ехала? — Александр Вениаминович поперчил яичницу и, мельком взглянув на дочь, предупредил: — Учти, я больше не стану вытаскивать тебя из ментовки! Со своими штрафами ты меня скоро разоришь!
— Ну, тогда попрощайся со сном.
— С чего бы вдруг?
— А ты сможешь спать спокойно, зная, что твою дочь в обезьяннике трахает какой-нибудь мент?
Отец изучающе взглянул на нее.
— Что-то мне подсказывает, ты была бы не против.
Она села на табуретку и поставила локти на стеклянный стол.
— Кто же отрицает! Заметь, о собственном сне я словом не обмолвилась. О твоем беспокоюсь.
Александр Вениаминович вздохнул.
— Есть будешь?
— Уайльд говорил: «При крупных неприятностях я отказываю себе во всем, кроме еды и питья». Аналогично.
Бесс встала, распахнула двойные створки холодильника, вынула поднос с суши и бутылку пива. Поймав взгляд отца, девушка пожала плечами: — «Пиво, страха усыпитель и гневной совести смиритель».
— Думается мне, нельзя смирить то, чего нет, — хмыкнул родитель, принимаясь за еду.
Они ели молча. Когда закончили, отец спросил:
— Останешься дома?
Бесс мотнула головой:
— Приму душ и сматываюсь.
— Можно подумать, твоим грязным байкерам есть разница, помылась ты или нет!
Она добродушно усмехнулась.
— «Нет ничего более негигиеничного, чем жизнь». Но ты прав, моим байкерам все равно, тем они мне и нравятся. Моюсь я для уголовников. Эти уважают чистоту.
Александр Вениаминович устало потер переносицу.
— Однажды ты нарвешься, Бесси, и даже я не смогу тебе помочь.
Девушка посмеялась и, распахнув дверь ванной, процитировала: — «Люди наказываются сильнее всего за свои добродетели». Коих у меня нет. Так что не беспокойся.
Она быстро приняла душ, надела сапоги и сорвала с вешалки косуху из грубой кожи.
На улице стемнело и стало заметно холоднее. Девушка выехала на своем «Харлее» из арки и помчалась по Балтийской в сторону негорящих фонарей.
Проезжая мимо дома за высоким забором с колючей проволокой, Бесс вспомнила придурка, которого сбила на днях, и ее охватил гнев. Она крепче стиснула руль.