— Что, помылась, сучка? Или еще сполоснуть? — услышала озорной оклик, и чей-то голос ответил за нее:
— Хватит, Леха, а то всю кожу сдерем.
Ее подхватили на руки и перенесли, довольно бережно, в какое-то помещение, где бросили на лежак, обитый черной клеенкой. Там она опять попыталась сжаться, но сильные руки раздвинули ее бедра, и жесткая, шершавая, литая пятерня придавила лицо.
— Давай в очередь, братва, — прогремело над ухом. — Не боись, не заразная. Минздрав дает гарантию.
— Пусть Леха начинает, — тоненький, ехидный голосок, — у него еддак железный. Пусть разработает гнездышко.
Пошла потеха, в которой Таина не принимала никакого участия, только подсчитывала про себя: один, два, три, четыре… Кажется, на шестом сбилась — и завыла истошно, дико, как кошка с отдавленными лапами. К этому моменту боли она уже не чувствовала: лишь одно желание — отключиться, отключиться, отключиться… Ей удалось вырубиться, потому что дальше она обнаружила себя лежащей на кровати, по-прежнему голяком, но укрытая тоненьким шерстяным пледом. Пошевелила пальцами — и по телу прокатился колотун, словно сунула руку в розетку.
Напротив на стуле сидел мужчина средних лет, восточной наружности, с тонким, изящно очерченным лицом, с красивыми темно-вишневыми глазами. Встретясь с ней взглядом, сочувственно спросил:
— Плохо тебе, да? А это только начало.
— Кто вы такие? Что вам надо?
Мужчина дурашливо захрюкал.
— Ничего не надо. Будем мучить, пока не подохнешь.
Таина прикрыла глаза. Нет сомнения, это сумасшедший.
Она с ним уже встречалась — давным-давно — и вот опять довелось. Это такой сумасшедший, который в обычной жизни кажется нормальным. Его сумасшествие проявляется только тогда, когда он остается наедине с жертвой и может себе позволить все, что душа пожелает. Их теперь много развелось, иногда они сами не знают, чего хотят. Эти, которые не знают, самые опасные. Крушат все подряд. Таина давно научилась угадывать их по малозаметным, характерным признакам — по ехидной усмешке, по дрожанию век, по заносчивым речам. Наверное, наблюдая, как взрывается жилой дом, или как из рвов крючьями вытаскивают обезображенные тела, или как тают, превращаясь в слюду, голодные детишки, похожие на зверушек неведомой породы, государь и его придворные испытывают жуткий, многократный, коллективный оргазм. С ними со всеми Таина хотела свести счеты, да вот силенок не хватило.
В комнате произошло шевеление, она нехотя открыла глаза. Худенький юноша с бледным лицом наркомана принес поднос с едой, поставил на тумбочку. Таина увидела устремленный на себя какой-то выцветший, старческий взгляд и брезгливо отвернулась. Еще один прокаженный, а ведь совсем ребенок. Лет пятнадцать, не больше.
— Кушать надо, — распорядился мужчина восточного вида. — Помоги ей, Гарик.
Юноша неловко ухватил ее за плечи и попытался прислонить к спинке кровати. Обдал нечистым дыханием.
— Убери лапы, — сказала Таина. — Сама сяду.
Поднос юноша переставил ей на колени. Чашка чая и на блюдечке — кусок черного хлеба, намазанный чем-то желтым.
— Кушай, — поторопил мужчина. — Подкрепляйся. Потом Гарика обслужишь. Ему давно пора.
Таина откусила хлеб — и задохнулась. Желтое — это горчица. Быстро запила теплым несладким чаем.
— Не нравится? — полюбопытствовал мужчина. — Другой еды нету. Кушай, пожалуйста.
Таина переборола тошноту и съела хлеб. Улыбнулась Гарику.
— Что, сынок, хочешь попробовать женского мясца?
Излучение ее страшных глаз подействовало так сильно, что юноша съежился и покрылся розовыми пятнами. Беспомощно обернулся к наставнику.
— Дядюшка Гасан, может быть…
— Ничего не может быть, — нахмурился мужчина. — Сопли не распускай.