Стивенс. Правда.
М-р Таббс. Вы что же, любите петь?
Стивенс. Нет, но это мне помогает.
М-р Таббс. Это хорошо, мэтр. Наша конституция утверждает, что мы все свободны. Надо думать, что и чернокожие нуждаются в помощи, они не перестают петь по вечерам. Не тюрьма, а прямо оперный класс. И притом все баритоны. Монотонно как-то получается. Не знаю, сходятся ли наши вкусы, мэтр, но мне больше нравятся басы. Надо будет попросить шерифа арестовать какого-нибудь баса, чтобы хор был укомплектован. У вас, мэтр, тоже баритон?
Стивенс. Да.
М-р Таббс. Жаль! Они говорят про вас: «Это хороший белый. Он поет». Плохие белые, видно, никогда не поют. У негров свои понятия, правда, мэтр? У них, конечно, есть основания быть вам признательными. Ведь вы не только защищали негритянку в суде, но защищали ее против ваших близких родственников. К тому же эта негритянка убила вашу внучатую племянницу. Редкостный случай, и я...
Стивенс. У вас здесь только черные?
М-р Таббс. Почти что. Это ясно даже на улице, когда видишь их руки.
Стивенс. Руки?
М-р Таббс. Да. Между прутьев решетки. Самих арестантов не видно. Но черные их руки видны. Руки эти не стучат, не шевелятся, просто лежат между прутьями. Когда я под вечер возвращаюсь из города, то уж обязательно посмотрю на окна, пересчитаю руки и сразу успокоюсь: все арестанты на месте.
Стивенс. Они ведут себя спокойно?
М-р Таббс. Да. Даже Джеф. А сколько он нам причинил беспокойства... Вы помните?
Стивенс. Нет.
М-р Таббс. Тогда у него только что умерла жена. Они были женаты всего две недели. Он ее похоронил. Сначала, чтобы утомить себя и заснуть, он всю ночь бродил по полям. Но это не помогло. Тогда — опять-таки для сна — он напился допьяна. Но и это не помогло. Тогда он полез в драку. Затем в карточной ссоре перерезал бритвой горло одному белому. После этого уснул и сколько-то времени проспал. Шериф так и нашел его спящим на веранде того дома, который он снял, чтобы жениться, жить в нем, состариться и скоротать там свой век. К сожалению, шериф разбудил его и привел сюда. И тут вдруг он взметнулся: шерифу, мне и пятерым чернокожим заключенным едва удалось свалить его и держать, пока его не заковали в ручные и ножные кандалы. Растянули его на полу и не давали подняться, — полдюжины, а то и больше человек навалились на него. И что, вы думаете, он говорил? Он говорил: «Не могу я перестать думать, не могу я перестать думать».
Стивенс. А сейчас?
М-р Таббс. Больше уж не думает. Целый день стоит, ухватившись за решетку, но наружу не смотрит. Смотрит на стену и только время от времени переставляет руки между прутьями.
Стивенс. Он поет?
М-р Таббс. Нет. Такие не поют. Все кончено. С ним можно быть спокойным. Прямо скажу: в тюрьме я люблю больше черных, чем белых. Белые вечно недовольны. Вечно ворчат, что-нибудь критикуют. Черные, наоборот, через день, через два обживутся и чувствуют себя как дома.
Стучат. Входит Гоуен.
Ну вот. Я пойду подожду миссис Стивенс. Пока до свидания.
Выходит.
Гоуен. Зачем вы просили меня прийти?
Стивенс. Сначала я хочу вручить тебе вот это. (Протягивает ему пакет.)
Гоуен (глядит на пакет). Что это?
Стивенс. Письма. Меня просили их тебе передать.
Гоуен. Кто просил?
Стивенс. Не все ли равно? Возьми. Надеюсь, ты знаешь, как с ними поступить.
Гоуен. А вы знаете?
Стивенс. Сжечь, не читая.
Гоуен. Читать их! (Смеется.) Человеку порядочному, разумеется, не положено читать такие письма. Даже для того, чтобы познакомиться с литературным талантом своей жены. Но порядочный ли я человек?
Стивенс. Ты можешь сейчас это доказать. Прежде всего забудь о том, что ты называешь светом, хорошим обществом, молвой. Вполне достаточно быть просто человеком.
Гоуен. А вам известно, что значит быть человеком? Поздравляю вас. По правде говоря, у меня есть сомнения на этот счет. (Идет к двери.) Я ухожу. Не хочу встречаться с Тэмпл.
Стивенс. А я попрошу тебя подождать ее и быть рядом с ней, когда она будет разговаривать с Нэнси.
Гоуен. Ни в коем случае! Я не желаю видеть ни ее, ни Нэнси.