Ее приход можно было объяснить лишь одним: она пришла убить его, как и обещала.
– Подойдите, – сухо сказала Симона Энш.
Томный ритм меренги «Папа Док на всю жизнь» просачивался через тонкие стенки. Музыка доносилась из гостиничного кафе «Фламбуайян». В течение нескольких секунд это был единственный звук в комнате.
– Подойдите сюда, – сказала Симона. – Никто не видел, как я вошла сюда. Я прошла через сад, к вилле Креоль.
Малко сел на сдвоенную кровать. Явно чувствовался запах рома. Симона Энш была мертвецки пьяна.
– Я хотел снова увидеть вас, – сказал Малко. – В Вашингтоне я узнал, что у вас были столкновения с Габриелем Жакмелем. Но...
Молодая метиска пронзительно засмеялась и внезапно замолчала. Неверным жестом она открыла сумочку, достала пачку сигарет и закурила.
– Я передумала. Я буду работать вместе с вами и Габриелем. Ради моего отца. Уже много лет он мечтает вернуться в страну. Это – его единственный шанс. Я не имею права отказывать ему в этом.
Малко колебался:
– Не знаю...
– Замолчите, – резко оборвала его Симона. – Я сделаю все, что захочу.
Она двусмысленно посмотрела на него.
– Сегодня вечером вы слишком скромны, – неожиданно сказала она. – Почему вы еще не поцеловали меня?
Без всякого стыда она спустила ногу с колена, вызывающе глядя на него. Малко не мог не взглянуть на ее мускулистые ноги. И испытал внезапное желание. Что означала эта странная сцена? В Симоне чувствовались одновременно вызов и отчаяние.
– Почему я должен поцеловать вас?
Молодая метиска улыбнулась горько и иронично.
– Последний раз при расставании мы поцеловались. Я чувствовала ваш язык у своих зубов, он был похож на теплого слизняка. Мне было противно. Теперь я изменила мнение.
Поскольку он не отвечал, она, глядя ему прямо в глаза, добавила несколько грубых слов, которые неестественно звучали в ее устах. Затем она встала и, слегка спотыкаясь, приблизилась к Малко. Ее живот был на уровне его лица. Она спокойно спустила с плеч бретельки. На ней были простые белые лифчик и трусики, резко выделяющиеся на ее коже. Ее перегар мог убить муху на расстоянии в двадцать метров. Наверное, она выпила не меньше бутылки рома. Ее глаза были как в галлюцинации, черты лица напряжены, без всякого выражения.
Она обошла кровать и легла рядом с Малко.
Она грубо поцеловала его. Ее рот, прежде инертный, как будто отталкивал его. Она яростно работала языком, сплетаясь с его языком. Малко почувствовал желание и примкнул к ней. Сначала она резко дернулась, как будто хотела вырваться. Затем снова прижалась к нему. Одной рукой она сорвала с него рубашку. Она судорожно дышала и не отнимала свой рот от Малко.
Симона на ощупь молча раздела его. Ее жесты были грубы и неловки. Ее живот судорожно двигался рядом с Малко. Но когда она схватила его обеими руками, он чуть не закричал от боли, настолько ей не хватало нежности.
Несмотря на это, фурия возбуждала его. То ее живот прижимался к нему, то она скрючивалась, как бы желая ускользнуть. И все это молча, с закрытыми глазами. Не сдерживаясь больше, он овладел ею самым нежным образом, как только мог. Это было как удар волшебной палочкой. Тело Симоны Энш напряглось, стало каменным. Малко почувствовал, как в нем растет желание. Живот Симоны был инертен, мертв. Она ничего не почувствовала. Она лежала на спине с закрытыми глазами, как будто Малко и не существовало.
Никогда еще он не занимался любовью таким странным образом. Он старался собраться с мыслями. Сквозь стену слабо проникали звуки из «Фламбуайяна». Повернув голову к Симоне, он взял ее за руку: она не реагировала. По ее мерному дыханию он понял, что она заснула!
Он лежал рядом с ней в темноте, ища разгадку ее странного поведения. Она сделала все, чтобы соблазнить его, и тем не менее это не доставило ей никакого удовольствия. Понемногу воздух становился более прохладным, благодаря кондиционеру. Он пошел принять душ. Когда он вернулся, Симона не пошевелилась. Он вытянулся на соседней кровати.
Малко резко вскочил. С другой кровати слышался странный звук. Через несколько секунд он понял, что это громкие прерывистые рыдания. Встав, он на ощупь нашел молодую женщину. Рука Симоны с необычайной силой привлекла его к себе. Дрожа от рыданий, она прижалась к нему. Он обескураженно погладил ее по волосам.
– Извините меня, – прошептала Симона Энш.
Она заплакала еще сильнее, затем ее рыдания потихоньку стихли. Малко включил настольную лампу. Молодая женщина вскрикнула.
– Нет, нет!
Он поспешно выключил. Она еще крепче прижалась к нему.
– Я хочу поговорить с вами, – совсем тихо объяснила Симона. – Я расскажу вам то, что до сих пор никому не рассказывала. Но если будет свет, мне станет стыдно.
Она прижалась губами к его груди.
– Вы так нежно целовали меня! Извините меня за то, что я наговорила вам вчера вечером. Я много выпила, прежде чем прийти к вам. Я надеялась, что что-нибудь произойдет. А потом я не смогла...
Она снова заплакала.
– Почему? – нежно спросил Малко.
Она сразу не ответила. Затем он услышал ее почти беззвучный голос у своего уха:
– Я расскажу, что произошло между мной и Жакмелем. Но только ни о чем не спрашивайте меня, не перебивайте. Иначе мне не хватит смелости... Во время большой чистки врагов дювальеризма Габриель Жакмель, в ту пору шеф тонтон-макутов, пришел арестовать меня, моего мужа, брата и моего трехмесячного сына. Мать пыталась спастись вместе с малышом. Они убили ее палкой на моих глазах. Затем Жакмель увез моего мужа, меня и сынишку.
Жакмель расположил свой штаб в конце улицы Карефур, в борделе. Сначала он зарубил при мне мачете мужа и сына. Я надеялась, что он убьет и меня.
Но он отвел меня в маленькую комнату. Там он схватил меня за волосы и бросил на колени перед собой. Затем он расстегнул молнию на брюках и сказал мне, хихикая:
«Если ты будешь хорошей девочкой, я дам тебе десять гурдов, и ты сможешь вернуться домой».
Я обезумела. Наклонившись над ним, я вцепилась в него зубами так сильно, как только могла. Я хотела убить его. Он кричал, бил меня кулаками. Я чувствовала во рту живую плоть, хотела и выплюнуть ее, и разорвать на кусочки. Но не успела. Жакмель ударил меня пистолетом, и я потеряла сознание.
Она замолчала, и Малко подумал, что она не может продолжать. Из-за стены по-прежнему доносились звуки меренги.
Но Симона продолжала бесцветным голосом:
– Придя в себя, я обнаружила, что меня привязали к чему-то, похожему на плетеное решето, стоящее на подставках в метре от пола. Мои руки и ноги были раздвинуты. Совершенно пьяная доминиканская шлюха лила мне в рот ром.
Передо мной встал Габриель Жакмель. Он с трудом передвигался. Я никогда не видела столько ненависти во взгляде. Я была уверена, что он изнасилует меня, но не хотела дать ему радость почувствовать, что мне страшно и отвратительно.
Но Габриель Жакмель, иронично улыбаясь, нагнулся надо мной: «Скоро ты будешь умолять, чтобы я взял тебя, – сказал он. – Но я не опущусь до тебя. Ты останешься в живых, но всю жизнь будешь вспоминать Габриеля Жакмеля... Сегодня вечером ты выступаешь в шоу. К сожалению, на этот раз не будет иностранцев...»
Я сразу же поняла и принялась кричать как безумная. Как и все в Порт-о-Пренсе, я знала о гвозде программы этого борделя, что особенно нравилось иностранным туристам: одну из доминиканских шлюх трахал осел... Я должна была заменять ее.
Потом... Это было ужасно. У доминиканок не было жалости. Они привели животное, поставили его ноги на решете по обеим сторонам от меня, чтобы, казалось, он мог покрасоваться. Затем его продвинули между моих ног. Как только я почувствовала его жесткую шерсть, у меня случился нервный приступ... Он касался моего живота. В эту минуту, действительно, я умоляла бы Жакмеля овладеть мной.