Особенно мне запомнился эпизод его мытарств перед отправкой из Норильска их лагерей.
Судьба еще раз была милостива к нему — оставила живым.
Итак, Норильск…
После кончины Сталина, МВД хотя менее уверенно, но так же жестоко продолжало обращаться с «временно изолированными» своими да и не своими гражданами, по прихоти судьбы оказавшимися в советских лагерях. В Норильске, где в основном содержались обреченные, строгости режима и конвоирования усугублялись местными «унтерами Пришибеевыми» и носили зверский характер. Номер на коленях и спине, закрытые на ночь бараки, отсутствие радио, газет, журналов — в общем, полная изоляция от мира не были так тяжки, как конвоирование на работу и с работы. Обыски с раздеванием догола, «шмоны», ходьба стрд-ем, взявшись под руки, унизительные действия конвоя, применение оружия при нарушении команд — все это было пакостно и привычно. Но когда по дорогам к шахтам и обратно вдруг раздавалась команда «Ложись!» и гремели выстрелы по непокорным… Укладывание в грязь стало системой обращения с заключенными, практикуемой ежедневно по нескольку раз.
Сама по себе работа в шахтах отбойным молотком или киркой в промозглой сырости, вечной мерзлоте и темени была каторгой, но нет такого слова в лексиконе языков мира, которое бы определило степень каторжности работы под землей в одежде, специально вымоченной в грязи!
И конвой знал это, как знал и то, что заключенные после ежедневных «грязевых ванн» могли вымыться в бане только раз в десять дней, а стирать и сушить одежду каждый день не было никакой возможности. Жалобы начальству на поведение конвоя приводили к окончательному озверению последнего, и вот люди не смогли больше терпеть.
В один хмурый день над всеми лагерями Норильска взвились черные флаги — было решено на работу не выходить. Переговоры уполномоченных от зон, среди которых был и Спасский, результатов не дали — начальство не посмело нарушить порядки, установленные самим Берией. Но в то же время оно не знало, и как быть. Входить в зону с оружием запрещал регламент — оно могло попасть и к заключенным, отправить в зону солдат без оружия опасно — заключенных больше. Наверное, сам сатана надоумил лагерное начальство обратиться к танковой бригаде, а танкисты не посмели ослушаться приказа МВД.
В то время, как в столице расстреливали Берию, Абакумова, Рюмина и К0, танки, с ходу, таранили и сносили норильские зоны — давили деревянные бараки и в них живых людей. Обезумевшие люди, выскакивающие из-под рушащихся бараков, оказывались в кольце вооруженного до зубов конвоя и собак. В отделившихся от общей толпы заключенных стреляли без промаха. Крайних рвали собаки, кольцо нападавших сужалось…
Голодных, ошалевших, деморализонных, выскочивших в чем попало, людей укладывали на холодную землю мокрой тундры, и следить за ними оставались несколько конвоиров с автоматами и собакой, а освободившаяся охрана направлялась для доблестного «взятия» следующей безоружной крепости. А люди оставались лежать сутками без права пошевелиться — сразу настигала пуля, да и соседа прихватывала… Многие тогда не встали — если не были застрелены, то окоченевали и пристывали навсегда к вечной мерзлоте.
Немало молодых осталось в тундре, а вот Спасский уцелел. Он считал, что молитвами своих близких!
«Лагерный телеграф» из уст в уста передавал, будто бы потом глава специальной комиссии, назначенной А. М. Маленковым, перед строем лагерного начальства сам расстрелял кое-кого из виновников бессмысленного уничтожения людей.
Было ли такое или не было, утверждать трудно. Можно быть уверенным лишь в одном: обличающих документов нет и не может быть, даже в сверхсекретных архивах.
Можно ли бросить тень на «ум, честь и совесть нашей эпохи»?
Скоро не будет и живых свидетелей. Да и живущие расскажут ли кому-нибудь сейчас о том, что им довелось увидеть и пережить?
В лагере, где души были открыты, не боялись делиться мыслями, а «стукачей» душили полотенцами по ночам, когда бараки были закрыты, в одну из таких безысходных ночей и рассказал мне свою эпопею Иван Алексеевич Спасский — Джиованни Паски.
Если ты жив, Джиованни, Ваня, Иван Алексеевич, дополни сам — много лет прошло и я не смог все рассказанное тобой восстановить в памяти, знаю лишь, что ты говорил правду.
Если тебя нет в живых и родные так и не знают правду о тебе, пусть эти строки реабилитируют тебя в глазах семьи и перед страной, которая приютила тебя и которую ты не предал!