— Знаете, — сказал он Кузьмину, — может быть, и можно сделать из двухсложного слова двух с половиной сложное, но вам будет неудобно, если кто-нибудь прочитает этот текст внимательно…
— Сомневаюсь, что будут читать внимательно, — глубокомысленно ответил Кузьмин, но вдруг спохватился. — Вы хотите сказать, что грамотнее меня? Топор да пила — вот ваша грамота!
Это была уже грубость нарочитая, плохо разыгранная, пытающаяся вызвать ответные грубые эмоции, чтобы на фоне их затушевалась оплошность.
Слова Алтайского опередели его мысль:
— У вас малограмотность, непростительная юристу! — вспыхнул он остатками сил, сразу начиная проклинать свою вспыльчивость и уже не надеясь на скорое окончание дела.
Полное лицо Кузьмина вдруг расплылось и опять посерьезнело:
— Да, вы правы, непростительно юристу, — мечтательно проговорил он и задумался.
Алтайский начал догадываться: вот в чем дело — заговорило честолюбие, значит, он, не желая того, польстил Кузьмину, назвав его юристом.
Кузьмин продолжал мечтать, даже начал улыбаться. А когда мечтательность на его лице сменилась деловитостью, примирительно сказал:
— Неважно, как написано; важно, чтобы поняли… Конфликт затух, но перенос «ть» так и остался.
До конца дела — подписания 206-й статьи — Алтайский держал себя в руках.
И вот все позади…
Глава 14. ФИНАЛ КЛЕЕНОГО ФАРСА
Через три месяца Алтайский, наконец, обрел «права» на содержание в общей зоне.
Следствие по делу «маньчжурцев» между тем продолжалось. Следователи расхаживали по зоне, встречались с бывшими подследственными как старые знакомые, изредка угощали их папиросами или махрой. Отношение к ним «маньчжурцев» нисколько не изменилось даже после оглашения первых приговоров — приговоры, как и следствие, не принимались всерьез: сроков два — три года, как предсказывали следователи, не было; даже самим следователям было в диковину — «катушка» уже равнялась не десяти, а двадцати пяти годам.
Алтайского позвали в учетно-распределительную часть — УРЧ, как было сокращенно обозначено на дверях одного из бараков. Узкая и длинная комната за этими дверями, полутемная, с обшарпанными грязными стенами, даже отдаленно не походила на зал суда.
Три стола с крестообразными ногами, в углах два шкафа. На табуретках сидят девчонки лет по двадцати с небольшим.
— Фамилия? — лениво спросила сидевшая около входа некрасивая девчонка с прыщавым лицом.
— Алтайский.
— Вон, к Кате, — показала она, зевая, на блондинку за следующим столом.
— Как фамилия? — опять спросила Катя и начала рыться в кипе полулистов с размазанными в спешке печатями.
Алтайский смотрел удивленно: неужели это и есть суд? В КВЧ он уже прочитал Конституцию, в которой ясно сказано, что суд должен быть гласным. Неужели здесь, за колючей проволокой, уже другое государство, где, как говорят сами заключенные, «закон — тайга, прокурор — медведь»? Кто установил эту границу государства в государстве и где границы этого государства, офицеры которого не носят присвоенную им форму, а маскируются зачем-то знаками различия рода войск настоящего государства?
— Вот, — сказала блондинка, — читайте!
«Особое совещание, рассмотрев дело… на основании статьи 58, пунктов 4, 6, часть первая и статьи 11 УК РСФСР приговорило… к 20 годам ИТЛ».
Вот, оказывается, какой суд! И он уже состоялся — келейное решение под маркой социалистического государства в обход обнародованной Конституции. Как в монастырских вотчинах: «наказать инока Пуплия битьем плетьми…»
Алтайскому стало весело до горечи, до оскомины.
— Почему же не двадцать пять? — спросил он блондинку.
— Посмотрите на него! — удивленно всплеснула та руками. — Вот это действительно бандит! Другой бы плакал, а он смеется!
— Да как же… — начал было Алтайский и растерялся, не найдя простой фразы, которой бы можно было объяснить все сразу. — Если бы знать, за что…
— Значит, не будете подписывать? — отрезала блондинка. — И не надо, а сидеть все равно придется!
«Сидеть все равно придется» — для Алтайского это не было новостью или чем-то неожиданным, это подразумевалось с самого начала следствия. К этому он был давно готов; он просто не предполагал, что переход от относительной свободы к откровенной неволе произойдет столь буднично. Но была в этом и хорошая сторона — вместе с приговором особого совещания Алтайский обрел права на дальнейшую жизнь.