— Эй ты, мужик! — раздался голос над самым ухом, и одновременно сильная руку повернула его на месте.
Перед Алтайским стоял детина на голову его выше и легонько поматывал перед носом объемистым кулаком.
— Куда прешь котелок?
— Да вот я купил… Вон у парня…
Рука Алтайского, показавшая место в скверике, беспомощно опустилась — там, где несколько секунд назад лежали торбы, было пусто.
— Я, честное слово, купил, — беспомощно сказал Алтайский. — Вот тут парень был, я ему котелок обещал принести сейчас же…
— Что ты, гад, финтишь! — вырывая покупку, рявкнул детина. — Нет такой падлы, которая может продать мой котелок! Скажи спасибо, что не хочется мараться о твои сопли!
Детина повернулся и пошел, не оборачиваясь.
По дороге в свой барак Алтайский встретил бригадира:
— Иди в бухгалтерию премию получать, — на ходу сказал тот.
Алтайский опять ожил: везет — если не одним, так другим образом он будет сегодня сыт и с табаком!
Когда подошла его очередь, он расписался в ведомости в получении 35 рублей и вопросительно взглянул на кассира, который почему-то и не думал отсчитывать деньги.
— У тебя промот, — сказал кассир. — Иди. Следующий!
— Какой промот? — взмолился Алтайский.
— Рубашку промотал, — невозмутимо ответил кассир, — цена 22 рубля, плюс начет за промот — как раз 35 рублей.
— Да не промотал же я! — сказал Алтайский и, почувствовав, что убеждения не помогут, неуверенно добавил. — Я сразу же заявил в бухгалтерию, когда рубашку у меня украли в бане…
— Правильно сделал, — спокойно ответил кассир, — теперь рассчитался и проваливай! Много вас тут таких!
Алтайский повернулся к выходу, но успел услышать, как кассир добавил ему вслед:
— За стакан махры сменял и сразу же заявил… Хитер!
«Докажи, что ты не верблюд!» — безнадежно подумал Алтайский и бесцельно побрел к скверику. Повернув за угол барака, он чуть не ткнулся головой в знакомое брюхо Кузьмина.
— Здравствуйте, гражданин капитан.
— Алтайский? Как дела? — бодро спросил Кузьмин, останавливаясь.
— Вашими молитвами, — ответил Алтайский, у которого от неудач дня вдруг родилось смешливое настроение.
— Я же не архиерей — чужие грехи замаливать, — снисходительно улыбнулся Кузьмин. — Нового-то что?
— Да вот я и говорю — от ваших молитв сподобился!
— Как это?
— Срок, выходит, получил соответственно молитв…
— Но! И сколько? — Кузьмин вытянул шею, а услышав ответ, удивился. — Много… Я ж писал на десять…
— Значит, вы пишете по заказу?
— Что вы кривляетесь, Алтайский? — невозмутимо возразил Кузьмин. — Вот и доигрались! Зайдем ко мне!
Алтайский поплелся сзади. Начищенные сапоги и галоши, которые мелькали у него перед глазами, уже не казались ему вызывающими и надменными, какими они сохранились в памяти, — видно было, что человек спешил на работу, спешил начать трудиться. Хороша или плоха, полезна или бессмысленна эта работа — в конце концов не ему судить об этом, нервы в этой работе затрачиваются еще какие. Вон Кузьмин даже огорчился при известии о чужой судьбе. Очевидно, искренне верит в серьезность своего труда и его ценность…
Алтайский продолжал смотреть на шлепавшие впереди сапоги и неожиданно сам себе улыбнулся — так нелепо было думать, что ему придется сидеть 20 лет по милости этих сапог. Нет, не сапог! Сапоги трудятся, истираются, изнашиваются — их выбрасывают. И как сапог ни старается, ему не сравниться с волчонком и никогда не дорасти до волка… Где они? Кто?
Буркнув что-то дневальному, Кузьмин провел Алтайского в знакомую комнату.
— Значит, двадцать? Ну, ладно… Отдохнуть хотите?
— Старые лагерники говорят, что день кантовки — это лишний год жизни, — ответил Алтайский. — А я теперь лагерник в законе…
Кузьмин сел за стол и быстро что-то написал на обратной стороне клочка типографской карты.
— Курите?
— Конечно! — сказал Алтайский, и глаза его зажглись надеждой — неужели удастся покурить?
Кузьмин открыл ящик стола.
— Знаете что, Алтайский, — сказал он, роясь в ящике, — зайдите еще завтра. Мало у меня сейчас курева. Вот возьмите, а записку передайте нарядчику.
Алтайский остолбенел: на столе лежали четыре пачки махорки — это была невиданная удача.
— Спасибо, — смущенно сказал он, засовывая драгоценность в карманы, и искренне добавил: — знаете что, капитан, дайте мне сто пачек махорки и сто лет сроку. Честное слово, соглашусь…