Рейтера, Алтайского, Змитровича, Малышевского, мастеров, которых оставили было на заводе, начали донимать проверками на трезвость. И чем больше проверяли, тем меньше оставалось спирта — каждый проверяющий считал нужным снять пробу, а некоторые не считали для себя зазорным и «проговориться» бытовикам, где и сколько его хранится. Дело дошло до того, что и замки целы, и печати не сорваны, и надзиратели дежурят, а спирта нет — улетучился вместе с емкостями…
Ясно, что это козни пятьдесят восьмой — сами у себя воруют, подлюки! На вахте обнюхивали всех, даже Рейтера, а Змитровича и Алтайского заставляли ходить по длинной дранке, ставя ноги след в след — ясно, что если запах, можно чем-нибудь зажевать, то крен выдаст. Но и крен не выдавал, даже Змитровича, который перестал пробовать продукцию из чувства солидарности с товарищами.
А жизнь продолжала катить по лагерю все более мутные волны…
Хельга-эстонка, голубоглазая красавица, которая так мило, без унижения, выпрашивала кусочки мыла у Алтайского, попала в этап и укатила на спецлагпункт для сифилитиков. Галина, студентка из Ленинграда, последовала вслед за Хельгой.
Алтайский услышал об этом на разводе, где начальнику режима полагалось глашатайским голосом оповещать лагерное быдло о нарушениях этим самым быдлом лагрежи-ма. Кто разносил заразу, начальник режима не объявлял, клеймились позором только жертвы. Да и можно ли было клеймить уголовников, окопавшихся в лагерной придури — оплоте и опоре начальников?
Алтайский хорошо знал Хельгу и Галину, ему было больно и страшно за обеих. Хельга запомнилась воспитанностью, ненавязчивой манерой показать себя и свое право быть полномочной представительницей прекрасного пола, тем самым существом, которое укрощает зверя в человеке… Галина не была яркой, ее надо было рассмотреть: чуть вьющиеся каштановые волосы, темные глаза в обрамлении приятного, но бледного в то время личика, стройная фигура, скрытая грубыми рабочими брюками и телогрейкой, не выделяли ее в толпе других заключенных женщин, таких же бледных, изнуренных. Алтайский рассмотрел Галину случайно, когда через преддушевую проходил к Змитрови-чу. Он увидел ее почти обнаженной, в лагерных трикотажных трусиках. Она стояла у окна, спиной к Алтайскому. Повернувшись на шум завода, который ворвался через открытую Алтайским дверь, она не подняла даже рук, наоборот, как-то расслабилась: смотри, мол, что со мной сделали…
Алтайский видел доходяг-мужчин: непомерно толстые колени, торчащие ребра, впалый живот и глаза, болезненные или протестующие. Доходягу-женщину он видел впервые: худоба скрывалась мягкими женскими линиями, смягчалась шапкой волос. Дефектов сложения, которые подчеркивались у доход яг-му ж чин, у Галины он не нашел — только достоинства. Гнев, обида, пронзительная боль — чувства, которые испытал Алтайский, встретившись взглядом с Галиной. Он не смог заставить себя еще раз взглянуть на то, что увидел: у молодой девушки груди были как у глубокой старухи — сморщенные, висячие.
Алтайский видел Галину какое-то мгновение, но все-таки понял, почему следователь НКВД домогался ее взаимности, а не добившись, дошел до исступления и кончил преступлением, приклеив Галине, виновной только в магнетической привлекательности, уголовное дело… Шарм, неповторимый, притягивающий, был виден во всем — в повороте головы, изгибе плеча, в неторопливом жесте, в выражении лица и глаз, все еще необыкновенных, лучистых…
Что Хельга и Галина отправлены в спецлагпункт, казалось невероятным, однако было явью — страшной лагерной явью. Да только ли им одним была уготована подобная судьба!
Латышку Виту, ученицу восьмого класса, привезли из Риги вместе с матерью. Обе говорили по-русски с трудом; они не были ни террористами, ни шпионами, ни вообще людьми, достойными наказания. Один из учителей постоянно раздражал весь класс, где училась Вита. Он был скуп и корыстен до мелочей. Был у него большой дом с садом, мимо которого ходили школьники, и каждого он провожал подозрительным взглядом.
Однажды, возвращаясь домой в компании подруг, Вита из озорства, почти на глазах учителя, сорвала цветок, свесившийся из его сада. К удивлению девочек, учитель не сказал ни слова, только глаза его блеснули злорадством… Скандал разразился на следующий день в кабинете директора, где учитель назвал девчонок мерзкими, распущенными хулиганками, которых ждет тюрьма. После нотации ученицы, не сговариваясь, решили отомстить обидчику. Поздним вечером забрались в его сад, посрывали цветы и потоптали грядки.