Пробовал он объяснять, растолковывать, показывать, но никто ничего не хотел делать, никто ничему не хотел учиться. Только девчонки из Западной Украины и Прибалтики не пропускали слов мимо ушей, старались уразуметь смысл процесса и приобрести навыки, которые им показывали.
«День кантовки — год жизни» — это первый и основной пункт неписаной лагерной конституции. А вот и другие ее пункты: «филонь», «кантуйся», «коси», «замастыривай» что можешь и, если останешься жив, копти небо до конца срока — это лучше, чем быть прибитым падающей лесиной или утонуть под плотом на лесосплаве, сгореть на углежжении, быть убитым ремнем трансмиссии, попасть под обвал штабеля леса или вот здесь, на чертовом дрожжевом заводе, свариться в кислоте…
Лагерь родил свой язык, специальные термины, обозначающие основные нормы поведения, которые нацеливают на то, чтобы заключенный мог выжить в нечеловеческих условиях. «Филонь», «кантуйся» — значит, под любым предлогом увиливай от работы, особенно тяжелой или опасной. «Коси» — уклоняйся от работы под предлогом болезни. «Мастырь», «замастыривай» — то есть уродуй самого себя с помощью «мастырки» — увечья.
В арсенале заключенного имеется больше десятка самых разнообразных «мастырок»: ожог раскаленным предметом; химический ожог с помощью смеси марганцево-кислого калия и воды, прибинтовываемой к части тела; искусственная флегмона путем протаскивания иголки с загрязненной ниткой через мягкие ткани тела; самоотравление с помощью корня растущей на пустыре травы «пику-та вироза», вызывающего потерю сознания, конвульсии, а при малейшей ошибке в дозировке и смерть; введение в мышцу с помощью шприца молока или скипидара для вызова реакции организма в виде очень высокой температуры и т. д. Неважно, каким будет результат «мастырки»: стойкие нарушения психики, ампутация, инвалидность, даже смерть, главное — освобождение от работы, на какой-то срок или навсегда.
Случался иногда и суд за умышленное членовредительство, если «мастырка» оказывалась грубо «замастырена» и была обнаружена вольнонаемными медиками. Приговор: статья 58, пункт 14 — контрреволюционный саботаж с переводом из бытовиков в политические, с потерей права на расконвоирование. К «мастырщикам» относились и самору-бы, которые сами себе отрубали топором или подставляли под пилы пальцы, а то и кисти рук, ступни ног… «Мастырщиков» и саморубов было запрещено лечить, потому как труд — дело чести, доблести и геройства, а негерои — это отрыжка капитализма, язва на здоровом теле здорового общества.
Лагерную философию выживания труднее всех понимали те, кто жил в капиталистических странах — эти самые девчонки из Западной Украины, Польши, Прибалтики, Румынии, дураки из Маньчжурии. Они «пашут», как ишаки, ровно им больше всех надо, а результат один — пайка на 100 грамм больше или меньше. Ну и пусть «пашут». Все равно, когда надо, загремят в лес или по дрова на штрафной, где научатся Родину любить — вот тогда и поумнеют! Привыкли, дураки, для себя работать, а тут — шалишь — все надо делать для светлого будущего государства, а жить — как умеешь. Приблизительно так поучали Алтайского коренные, советские, «временно изолированные» граждане.
А на воле как? На этот вопрос «изолированные граждане» нехорошо улыбались:
— Дурак! Неужто не понимаешь? И там жить можно, только втихаря. Делай, что скажут, и все будет нормально, а иначе попадешь в изолированные…
Алтайский пренебрегал этими советами — переделывать натуру было уже поздно. К тому же он видел, что люди постарше, которые своими глазами видели времена НЭПа, не «филонили», не «косили», не «кантовались», они добро-советсно относились к порученной работе.
Как бы то ни было, но Алтайский заболел и по очевидной причине — неокрепший организм отдавал больше энергии, чем получал калорий, обстановка и условия тоже что-то значили. Полноценной пищи он не мог доставать, даже за спирт и мыло — только молоко от надзирателя, кусочки сала от Змитровича, которые тот мог и не давать…
В лагерном стационаре Алтайский понял, что дистрофия все еще держит его в своих цепких путах. Сама болезнь выразилась потерей голоса, чувством жжения в горле, очевидно, от вдыхания паров серного ангидрида, общей слабостью. Скоро эти проявления болезни прошли, но ординатор из временно изолированных, бывший капитан медслужбы Иван Андреевич Коваленко задержал Алтайского в стационаре — температура по вечерам продолжала оставаться повышенной, субфебрильной.
Без работы было скучно, лезли мысли о жратве, и, чтобы как-то скоротать время, Алтайский напросился помогать Ивану Андреевичу — привел в порядок аптечку, на коробках и баночках приклеил одинаковые этикетки с четким латинским шрифтом, а когда у одного из больных Коваленко заподозрил брюшной тиф, то вместе они сготовили реакцию Видаля, располагая только дюжиной пробирок и мерным стаканом, без термостата.