Были и запомнившиеся Алтайскому встречи. Среди больных в палате находился Евгений Козлюк — бывший старший лейтенант, выпускник московской спецшколы, куда направлялись, как правило, особо проверенные и доверенные. После окончания школы в 1942 году Козлюк в составе приблизительно батальона таких же, как он, проверенных и обученных попал в Англию для выполнения спецзадания — участия в создании союзниками второго фронта и форсировании Ла-Манша. Батальон переоделся в форму войск США, Козлюк стал американским лейтенантом. О жизни в Англии он рассказывал лаконично и сухо, по весьма понятной для Алтайского причине — не быть «живым агитационным материалом о жизни за границей».
О том, как переправились союзники через Ла-Мнш и в их числе американский лейтенант Женька Козлюк, Алтайский услышал поздно вечером, когда обоим не спалось. Козлюка празила тактика союзников, обеспечивающая минимум людских потерь, и отношение к военной технике. Никаких «ура» под смертоносным огнем противника, никакого героизма, никто не желает да никто и не требует подставлять под пули лоб. Если после авиа- и артобработки объект отвечал хотя бы одним выстрелом, пехота отходила назад, ждала следующей серии бомбардировки. Потери, конечно, тоже были, но минимальные.
А техника — ого-го! Потери ее или выход из строя союзники не замечали, даже новая машина улетала в кювет, стоило ей чихнуть или, тем более, испортиться. Ремонт был предельно прост: забарахлил мотор — его немедленно меняли на уже организованных станциях обслуживания, и не только мотор, но и кузов, коробку перемены передач — все меняли блоками, не считая нужным искать причину поломки. При этом никто не боялся ответственности за технику, просто потому, что за нее никто и не спрашивал, а логика тоже предельно проста — сразу нельзя сделать или отремонтировать лишь живого солдата, вот его-то и надо беречь.
Козлюк побывал и в Париже, уже в советской форме, помогал там обустраиваться советскому посольству. Наконец, вернулся на Родину — здравствуй, родименькая! Поля и леса родной земли приветствовали скитальца, а начальство… адресовало его прямо на Лубянку, не дало даже повидаться с родными. Алтайский понял, что и спецшкола для избранных, и оказываемое «величайшее доверие» не что иное, как вывеска, прикрывающая заложенную в основу общества подозрительность и полное отсутствие элементарной веры в человеческую порядочность.
Козлюк, советский патриот, сидел и верил, верил и ждал, что его вот-вот освободят, но так и не дождался… Передали потом Алтайскому, что измученный напрасными ожиданиями, Козлюк не очень торопился на лесоповале уклониться от падающей на него лесины. Хотя мог бы жить да жить, даже в лагере — он был в лучшем положении, чем Алтайский, родные его не забывали, присылали даже яйца.
Врач Коваленко после многократных обследований Алтайского, наконец, не очень уверенно пробормотал:
— Ничего не прослушивается, не простукивается, а субфебрильная температура держится. Похоже на туберкулез в начальной стадии. Рентгена, чтобы проверить этот диагноз, нет.
«Этого только не хватало! Чахотка — значит, надо собачье сало или хотя бы любое другое… Нужно усиленное питание, а где его взять? Неужели настал последний час? — эта мысль, как молния, прожгла Алтайского. — Неужели так и не удастся увидеть тех, о ком тоскует сердце? Даже трех лет не выдержал! Как же можно выдержать двадцать?!»
Глава 6. ШУРКИНА ЛЮБОВЬ
Да, было от чего скиснуть! Пытаясь уйти от мучительных раздумий, тягостной действительности, Юрий старался находить забвение в какой-то деятельности, работе. Бесцельно лежать, «доходить», лениво разговаривая в больничном безделье, Алтайскому было невмоготу, жизнь трутная сама по себе всегда была ему противна. Теперь же, в условиях лагерной санчасти, ему вдвойне, втройне было бы тяжело без тех хлопот, которыми он сам себя обременил.
Приведя в порядок аптечку стационара, Алтайский решил разделаться с крысами, которые нагло шлялись в больничном бараке даже днем, а ночью не давали покоя писком, дрязгами и междоусобицами. Только ничего у него не вышло — крыс оказалось больше, чем возможностей приобретения столярного клея. Первые сотни граммов растертого в порошок клея, смешанного с алебастром, крысы слопали с великой дракой — далеко не каждой досталась положенная порция. Может быть, часть из них и сдохла, потому что на день или два крысы притихли. Но достать еще килограмм столярного клея оказалось невозможно, даже Коваленко не смог помочь. Именно он заметил в Алтайском жажду деятельности, при его участии и поддержке Алтайский стал болеть «активно», а не сидеть сложа руки.