— Кто-нибудь здесь уже бывал? — спросил я у них.
— Я, — ответил Павлос. Лицо его на секунду омрачилось. — Тогда они не так уж мне обрадовались. Это было, когда я плавал с… пиратами. Мы, кажется, разграбили все деревни на здешних островах, но людей не видели. Они обычно прячутся в горах, да у них и красть-то было нечего. Но нынче Венеция стала очень сильной, а пираты или перемерли, или разжирели, или постарели. Или превратились в уважаемых людей. — И он ткнул Панайотиса в бок.
— Они как будто совсем нас не боятся.
— Потому что мы везем им товары на продажу и ничем не угрожаем. В любом случае на этот раз наш вид пиратства — как бы получше выразиться? — более деликатный.
— Он хочет сказать, что мы не собираемся, высадившись на берег, тут же схватить первого попавшегося старикашку и сообщить ему, что намерены стащить у них святую Тулу. — Это был Жиль. — Капитан хорошо умеет проделывать такие делишки.
Но, по правде говоря, мы прибыли сюда, чтобы украсть самое дорогое достояние этих людей. Мощи святой Тулы стали для селения Лимонохори, да и для всего острова Коскино настоящим источником благосостояния. Хотя ни один из нас в это не верил, я все же не забыл еще, что когда-то был верующим и богобоязненным. Мне этого теперь не хватало, этого чувства уверенности. Когда теряешь веру, никогда не удается до конца заполнить пустоту, остающуюся вместо нее. Так что я еще недостаточно далеко ушел от своего прошлого, чтобы просто отмахнуться от гнусности дела, с которым мы сюда прибыли.
Но потом я подумал — пока кипарисы и странно искривленные деревья с серыми листьями проплывали мимо: «Если никто не узнает, что мощи святой Тулы исчезли, какая разница, здесь они лежат или нет? Все дело в вере; только она обладает истинной властью, а не сам объект, и если мы сумеем сохранить в целости их веру, то, может быть, наш грех будет не так уж велик». Я сплюнул за борт. «Ну что ж, кажется, решена и эта проблема», — горько сказал я себе.
Стыдно, конечно, но эти мрачные мысли исчезли, едва я услышал грохот и скрип якорного каната и почувствовал, что «Кормаран» остановился. Мы встали ярдах в двадцати от берега, но канат ушел в воду на двадцать морских саженей, прежде чем якорь зацепился за дно. Под нами было глубоко. Лучи солнца, уже опустившегося очень низко, яркими зайчиками скакали по волнам, уходили в глубину и пропадали. Перед нами лежало селение — беспорядочно разбросанные домики и странная маленькая церковь, а на мелководье болтались в веселом хаосе, стоя на якорях, ярко раскрашенные лодки. Некоторые из них были вытащены на сверкающую гальку пляжа. У края воды уже собиралась толпа. Они, несомненно, не опасаются «Кормарана», решил я, наблюдая, как мужчины вброд добираются до своих лодок, а потом гребут к нам. Гребли они стоя и лицом вперед, всем телом налегая на весла, — загорелые мужики с кудрявыми черными волосами и бородами, в простых рубахах, таких же белых, как галька на берегу.
Павлос вместе с Илией и Панайотисом уже спускались в баркас. Анна хотела было последовать за ними, но Жиль мягко придержал ее.
— Пока не надо, Vassileia, — тихо сказал он. — Мы проделаем это должным образом, как положено.
Трое греков между тем уже вовсю гребли в сторону местных жителей. Они встретились на открытой воде, селянин из первой лодки ухватился за планшир баркаса и притянул его ближе. Я увидел, как Павлос подал местному руку, и вздохнул с облегчением, когда ее встретило теплое рукопожатие. Вокруг все жестикулировали — совершенно в манере греков, — а потом маленькая флотилия направилась к кораблю.
— Значит, пока что нам доверяют, — произнес капитан, стоявший позади. — Это хорошо.
Староста селения устроил в нашу честь праздник, и, несмотря на то что он готовился в спешке, поросята и бараны уже шипели на вертелах над огнем, когда мы с Анной сошли на берег. На площади установили на козлах столы — под двумя огромными деревьями с гладкой корой, которая местами облупилась, обнажая светлую сердцевину ствола.
— Платаны, — сказала мне Анна. — Не знаю, как вы их называете у себя в стране. Здесь в каждом селении на площади есть платан — для тени. Они часто старше самого селения. А остальные деревья, на которые ты пялишься, лимонные. Limoni по-местному — отсюда и название деревни.
Она села рядом со мной во главе стола, вернее, это она села во главе стола, капитан по одну сторону от нее, я — по другую. Мне показалось неправильным, что Жиль и другие старшие члены экипажа сидят ниже меня, но Жиль сам на этом настоял, отмахнувшись от моих возражений. Анну, пояснил он, представили селянам как Элени, дочь герцога Македонского. Ее выдали замуж за фламандского барона, проживающего в Венеции, — это, как выяснилось, оказался я, — и он прибыл оттуда, чтобы доставить свою супругу обратно в Serenissima[68]. Благородная же Элени слышала о гробнице святой Тулы от своей кормилицы и теперь прибыла сюда, дабы принести подношения и помолиться о даровании ей многих сыновей. Все это весьма обрадовало население Лимонохори. Они любили свою святую, и всякий сюда прибывший, чтобы посетить ее гробницу, являлся для них посланцем Божьим, несущим острову радость. Но конечно же, пока тут свирепствовали пираты — чтоб их внутренности пожрали дикие свиньи! — сюда приезжали немногие. Теперь же паломники снова спешат к ним, спасибо франкским рыцарям, хотя их не так много, как раньше.
68
Serenissima (