— Какие аккуратные эти американцы, они даже приготовили нам трупы, чтобы легче было их пересчитать.
— И любезно доверили нам их похоронить, — добавил другой. Сарбазы обшарили у всех карманы, сняли часы, у кого они были, и стали запихивать трупы в приготовленные целлофановые мешки. Вот здесь Рэмбо и забеспокоился. Если мешок завяжут слишком крепко, он непременно раздует его своим дыханием, пока не задохнется. Но если узел даже даст возможность дышать, мешок сразу запотеет и выдаст его.
Но, слава Богу, сарбазы не стали канителиться и, не откладывая дела в сторону, загрузили мешки в вертолеты. Они не бросали их с раскачки, не валили друг на друга, а словно боясь попортить товар, клали рядом, мешок к мешку, лицом вниз, чтобы не видеть страшные лица. Вот тут-то в один из удобных моментов Рэмбо и прорезал целлофан концом ножа рядом с лицом.
На все это ушел, наверное, час с небольшим. Значит, в восемь они взлетели и взяли курс на Тегеран.
В полете трясло, как на ухабистой дороге, и Рэмбо мог позволить себе эти полтора часа перемещать участки своего тела так, чтобы не отлежать на металлическом полу. Он даже расширил пальцами дыру и дышал в нее ровно и спокойно. Итак, девять тридцать.
На аэродроме уже ждали грузовые машины. Из обрывков разговоров Рэмбо понял, что их было не меньше десятка, видно, иранцы надеялись заполучить гору трупов. Кто-то подал мудрую команду грузить по три мешка на борт. Это должно было выглядеть очень внушительно — получался чуть ли не караван. И еще по меньшей мере час тряски на машине позволил Рэмбо не стеснять себя в дыхании.
Получается, что до десяти тридцати он был обычным пассажиром, лишь несколько скованным в движениях. Но это его никогда не угнетало и не раздражало, ведь он занимался йогой, и самосозерцание всегда доставляло ему удовольствие. Когда Рэмбо достигал нирваны, абсолютной отрешенности от внешнего мира, он чувствовал себя на верху блаженства.
Когда машины остановились и он услышал знакомый хриплый голос толстяка (часто же ему приходится кричать!), провожающего неверных в ад, то понял, что "караван" достиг цели. Прославив всемогущего Аллаха, толстяк снова напомнил всем, что так будет с каждым, кто… Это Рэмбо уже слышал и поэтому стал отрешаться от внешнего мира. Это ему не удалось, потому что минут через десять машины снова тронулись и остановились, видимо, у подъезда посольства. Мешок взяли за четыре угла и долго несли по переходам и этажами. Потом положили на что-то жесткое (цементный пол?), и кто-то грубым голосом сказал:
— Можете любоваться на своих спасителей, господа. Ваш президент не жалеет своих людей. Он не мог их даже похоронить и бросил, как собак, посреди пустыни. Тьфу! — говоривший презрительно плюнул, и наступила странная пауза.
— Что это? — раздался в тишине испуганный молодой голос.
— Дыра, — грубый голос недоумевал. — Ну и что? Хочешь заштопать?
И Рэмбо понял, что произошло: его мешок, видно, лег так, что сморщился и вместо незаметного разреза получилась дыра. В этот момент он, наверное, совсем перестал дышать.
— Ну и что? — переспросил зло грубый голос.
— Нужно бы засунуть его в другой мешок, — неуверенно произнес молодой голос. — Он ведь будет пахнуть.
Все захохотали.
— Заткни тогда себе нос! — сказал грубый голос. — Пусть нюхают, — это их гость, а не твой. Пошли.
Раздался топот многих ног, и дверь захлопнулась.
Рэмбо стал думать. Когда он начал думать, было уже, наверное, около одиннадцати.
А думал он об одном: открыться или не открываться перед заложниками? Он мог бы тихо пошевелиться или вздохнуть, чтобы не напугать их и не заставить закричать от невольного ужаса. А потом спросить, где может находиться Том Пери. Ведь ему нужно знать только это и ничего больше. Но могли ли они знать, где Том? Скорее всего, они и сами не знают, где находятся. Тогда зачем открываться? Чтобы рассказать, что это за парни лежат перед ними? Совсем неподходящее место для рассказов. И вообще Рэмбо не доверял всем этим чиновникам-чистоплюям. Ведь обязательно кто-нибудь да взвизгнет, а еще хуже станет требовать врача или представителя общества Красного Креста. Нет уж, лучше сосредоточиться и послушать, о чем говорят эти дипломаты. Ведь не молчат же они все время!
Кто-то стал молиться. Рэмбо не знал, есть ли в посольствах священники. Но "со святыми упокой" он прочитал отменно. Потом наступила пауза, послышались вздохи, и начался неторопливый разговор. Точно на поминках, подумал Рэмбо. Посольские долго гадали, кто бы это мог пострадать за них. Но в самом тоне разговора чувствовалось удовлетворение и гордость: видите ли, за них люди отдают свои жизни! Дерьмо, подумал Рэмбо. Да, может, один Боб Симеон стоил больше всех вас вместе взятых и с послом в придачу. В то время, как вы подшивали никому не нужные бумажки, Боб уже думал, как защитить национальную гордость страны, спасти родину от позора. Все-таки он, Рэмбо, правильно сделал, что не открылся этим самовлюбленным господам. Ничего хорошего из этого бы не вышло.
Потом разговор перешел на сами трупы. Посольские стали тихо, но зло возмущаться поведением моджахединов, которые взяли в обычай доставлять им сюда покойников.
Это варварство, — сказал первый, — держать живых людей с мертвецами!
— Они хотят заразить нас трупным ядом, — поддержал его другой. — Ведь это зараза! При такой жаре…
— Дикость! — перебил его первый.
От негодования они даже задохнулись и сразу же замолчали. Молодой неунывающий Боб стал заразой! О чем они говорят! О, как велико было сейчас желание вскочить и вытаращить на них глаза, чтобы они наложили в штаны и задохнулись в собственном дерьме. И Траутмэн хотел, чтобы Рэмбо помог ему освободить этих слизняков! Ведь они еще год просидят на заднице и палец о палец не ударят, чтобы самим попробовать выбраться отсюда. Ведь их пятьдесят здоровых мужиков! Нет, будут ждать, пока за них еще погибнут несколько десятков симсонов. А когда их все же кто-то освободит, станут требовать извинений от иранского правительства.
Мозг Рэмбо клокотал, но сердце его билось так же размеренно и спокойно, как и прежде.
Наконец, он услышал имя Тома Пери! Судя по разговору, это имя не давало им покоя. Здесь, куда не доходило никаких вестей, это, видимо, была для посольских последней и единственной новостью. И новость эта была тоже связана со смертью.
— Том никогда не жаловался ни на какие болезни, — сказал первый. — Накануне ареста я играл с ним в теннис, и он носился по корту, как заяц.
— Но ведь бывает вдруг…
Начал было второй, но первый сразу же перебил его:
— Не бывает! Вы имели в виду инсульт или нечто подобное! Ха-ха! Только не с Томом. Я все же думаю, его убили.
— Чепуха! — оборвал третий. — Заложников убивают, когда хотят запугать и этим самым ускорить те или иные события. Поэтому об этом официально объявляют, иначе убийство становится бессмысленным.
После небольшой паузы второй тихо спросил:
— Так вы все-таки полагаете, что его просто перевезли в другое место?
— Только так, — уверенно сказал третий. — Не забывайте, Том Пери — миллионер и сын миллионера. А резать курицу, несущую золотые яйца, не станет даже сумасшедший. Так что успокойтесь и не слишком убивайтесь о своем Томе.
— Но тогда, к чему весь этот спектакль?
— К чему… — хмыкнул третий. — К тому же, к чему похищают золотые музейные безделушки, — чтобы перепродать! Да заткните вы кто-нибудь эту дыру — он уже начинает смердеть!
Рэмбо понял, что речь пошла опять о дыре в его мешке, и приготовился к худшему. Но, на его счастье, послышался тихий голос того, кто читал над ним молитву.
— Не тревожьте покойного, — сказал он. — Это нехорошо.
И все замолчали. Значит, Тома здесь нет, и он уже у Абдоллы-хана! Рэмбо даже не понял, обрадовала его эта новость или огорчила. Если бы Том был здесь, он увел бы его уже сегодня. И ему было обидно, что так нескладно получилось. Но ведь он знал, что Абдолла-хан сделает все, чтобы заполучить Тома. И Фуад, конечно же, поторопил своего саркара. Ну что ж, теперь будет проще. И Том почти уже на свободе. Обрадовавшись за Тома, Рэмбо стал теперь думать о себе. Но его размышления были нарушены самым хамским образом. Открылась дверь, и послышался топот множества ног.